Зарубежный детектив
Шрифт:
— Богатой тебе приключениями ночи!
Крикни это кто-нибудь другой, Харьюнпя воспринял бы пожелание как издевку, однако Ахониус никогда не прибегал к издевкам. Видно, пожелание было всерьез.
Харьюнпя зашагал к дежурным помещениям, расположенным на другой стороне Софиянкату. Он вручил поступившее сообщение дежурному и сказал, что отправляется на место происшествия. Взяв из настенного ящичка ключи от автомобиля, он расписался за них в книге выездов и вышел с черной сумкой под мышкой. Особой спешки сейчас уже не требовалось — критическое время миновало. Однако Харьюнпя сознавал, что должен подумать и о родственниках покойницы. Кроме того, он хотел как можно скорее довести дело до конца — до официального рапорта. Тогда одним делом будет меньше, а они
ГЛАВА 4
Лестничные пролеты благоухали жареной салакой. Запах был сильный, но ненавязчивый, — в представлении Харьюнпя почему-то возник тушеный картофель с петрушкой. Замысловатые литые чугунные перила выделялись на фоне стены, по которой взапуски бежали одна за другой коричневые белки. Дому была присуща какая-то особая прелесть, и Харьюнпя попробовал вспомнить, как называется стиль этого строения, но безуспешно. Он следил за белками, поднимаясь по лестнице, длинные ноги его перемахивали сразу через две-три ступеньки. Лифта не было. А это означало, что парням Монтонена придется карабкаться с носилками на пятый этаж, затем, позаимствовав у эквилибристов ловкости, медленно спускаться с ношей, прикрытой черным одеялом. У Харьюнпя сперло дыхание. Хотелось закурить, но ведь курение стимулирует рак легких.
Еще на лестнице Харьюнпя почувствовал, что на пятом этаже кто-то стоит. Он оторвал взгляд от цепочки белок и увидел искаженное горем лицо. Маленький человечек с испуганными глазами, высунувшись из приоткрытой двери, смотрел в сторону лестницы. Глаза у него были влажные, и Харьюнпя без труда понял, что мужчина только что плакал. На дверном щитке он прочел: «Рахикайнен». Значит, Харьюнпя прибыл по назначению к своему клиенту.
На мужчине был поплиновый плащ, в руках он мял кепку, изрезанное морщинами лицо резко сужалось книзу. Нижняя часть лица между носом и выдававшимся вперед подбородком образовывала как бы полушарие, разделенное надвое губами. Лицо, тощая шея и маленький рост мужчины делали его похожим на беспомощную, перепуганную мартышку. Харьюнпя стало стыдно за такое сравнение, однако тут не было ни иронии, ни презрения — просто это первое, что приходило в голову, особенно при взгляде на торчавшие уши. Подойдя поближе, Харьюнпя заметил, что на виске мужчины пульсирует жилка.
— Добрый вечер...
— Из уголовной полиции? Мне сказали, что кто-то приедет... я — я Макконен. Туомас Макконен. Эдит... и я. Я хотел сказать, что Эдит — моя жена. Сейчас она... там, в квартире.
Рот маленького мужчины двигался быстро, подергиваясь. Он умолк и крепко сжал губы. Харьюнпя видел, что он хочет, но не может произнести заранее заготовленные фразы.
— Ну, а я — констебль уголовной полиции Тимо Харьюнпя, — сказал Харьюнпя бодрым тоном и пожал руку Макконена. Рука была сухой и холодной. — Доктор уже побывал здесь? Да. Может, пройдем в квартиру? — Харьюнпя пришлось чуть ли не втолкнуть мужчину в переднюю. С лестничной площадки послышался звук захлопнувшейся соседской двери. Макконен оперся о стену.
В передней стоял тяжелый запах инсектицида [10] и человеческого тела. На вешалке висели мужское зимнее пальто, женское демисезонное пальто и похожая на ссохшуюся рукавицу меховая шуба. На полке для шляп валялся дешевый парик, он напоминал какую-то морскую тварь — что-то вроде головоногого моллюска. Харьюнпя не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Он отворил дверь в комнату и замер на пороге. Макконен по-прежнему стоял, привалясь к стене.
— Кхе-кхе. Нет. Она... не была... моей женой. Я имею в виду официально. И все же одиннадцать лет мы прожили вместе. Знаете ли, это...
10
Яд против насекомых.
— Да. Ясно. — Харьюнпя помог Макконену узаконить его свободный брак.
— Я отправился утром, как обычно, на работу. Эдит... покойная... проснулась как раз в тот момент. Да... — Макконен замолчал на мгновение. И хотя Харьюнпя смотрел в сторону, он почувствовал, что губы маленького человечка сжались в бледную полоску. — Когда я вернулся домой, то, то... сразу учуял что-то недоброе. Из комнаты Эдит — ни звука... я заглянул, и вот. Вот она. Покойница лежит, вся посинев, на кровати. Я знал... но не ожидал, что ей так плохо.
Пока Макконен говорил, Харьюнпя обвел взглядом комнату. По существу, он уже приступил к обследованию. Комната служила одновременно и спальней, и столовой, и гостиной и была до отказа забита старыми вещами, какие обычно принадлежат пожилым людям; вещи эти не всегда соответствуют друг другу, но с ними, очевидно, связаны дорогие воспоминания. У левой стены стоял стол, подле него — три стула. На столе — пустая кофейная чашка, хлебные крошки, на спинке одного из стульев висела белая нижняя юбка и цветастое хлопчатобумажное платье. Возле окна стоял комод, он казался слишком большим в этой маленькой квартирке. На кружевной скатерке комода расположилась группа маленьких фарфоровых зверюшек, а за ними — прилепленные клейкой лентой к стене почтовые открытки и оплаченные счета. Запыленная хрустальная люстра свисала с потолка. На стенах — аляповатые картины, приобретенные, очевидно, у базарных торговцев; на полу — неприбранный мусор. Харьюнпя переводил взгляд с одной вещи на другую.
Макконен вздохнул в передней. Харьюнпя повернул к нему голову.
— Она чем-нибудь болела?
— Нет. Или да. Да, конечно. Прошлой весной у нее отняли грудь. Рак. Вырезали напрочь. Этим утром... покойница... должна была ложиться в больницу. На обследование. Кажется, они сомневались... — Продолжая говорить, Макконен боязливо шагнул к Харьюнпя и, заглядывая через плечо, пробормотал: — Я не застал покойную... ох... ох... — Он сделал шажок назад и глубоко вздохнул.
— Вам лучше подождать там, в передней. Можете даже прикрыть дверь... Я должен осмотреть ее, — сказал Харьюнпя тоном приказания. Это помогло Макконену решиться остаться в передней. Харьюнпя быстро подошел к кровати, находившейся справа. Возле нее, на стене, висел пестрый гобелен, на котором трое мужчин гарцевали под звездным небом. Средний держал перед собой на коне вырывавшуюся женщину, крайний оглядывался через плечо. Он смотрел прямо в сторону двери, ведущей в прихожую, где слышались всхлипывания. Оставшись один, Туомас Макконен уже не пытался сдерживать рыданий. Харьюнпя подумал, что так оно даже лучше.
Кровать была покрыта кружевным одеялом ручной работы. На ней полусидя покоилась Эдит Агнес Рахикайнен. Спина покойной опиралась о стену, голова прислонена к белому боку скачущего на гобелене коня. Ноги свисали с края кровати, пятки едва касались пола. Руки лежали на кровати ладонями кверху. Харьюнпя взял оставленное врачом «Скорой помощи» медицинское свидетельство, быстро пробежал его глазами и сунул в боковой карман. Опустив сумку на пол и переведя дух, он вытащил из нее тонкие резиновые перчатки разового пользования. Посыпанные внутри тальком, они легко сели на руки.
Эдит Рахикайнен успела одеться только наполовину. Жизнь покинула тело еще утром, видимо, вскоре после ухода Макконена. На покойнице было только нижнее белье. Блестящий лифчик из бледно-розового материала — такой лифчик невольно вызывает улыбку, когда видишь его в витрине какого-нибудь магазинчика. На ногах — шелковые панталоны на резинке, доходящие до середины бескровных ляжек. Под панталонами — корсет из того же материала, что и лифчик. Резинки крепко держали коричневый чулок, натянутый на левую ногу, а правая свешивалась голая. В беспомощных пальцах — скомканный чулок.