Зарубежный детектив
Шрифт:
— Ха-ха-а! — победно вырвалось у него.
Автомобильные фары отразились в окнах столовой. Машина сделала вираж и выехала на Софиянкату.
— Рванем с шиком! Под органную музыку, — крикнул Турман.
Харьюнпя услышал шум электромоторов, и «мигалки» завращались на крыше. Турман долго выжимал газ на второй скорости. Задняя часть «вольво» стала раскачиваться, колеса скользили по трамвайным рельсам. На пересечении с Катаринанкату Турман сдвинул прерыватель в крайнее положение — из-под капота раздался вой. Сначала звук показался незнакомым. Только прислушавшись, Харьюнпя распознал резкий вой сирены — «тии-таа». Харьюнпя прижал сумку крепче к себе. Ему показалось, что от раздирающего
Харьюнпя крепче упирался ногами в резиновый коврик, когда Турман прибавлял скорость. Он вслушивался в тоскливый и зловещий вопль сирены. Ее голос завораживал. Самое странное, что он разносился равномерно, не приближаясь и не удаляясь, как это бывает; когда стоишь на улице, провожая взглядом «скорую помощь». Звук то растекался, то взмывал вверх и снова снижался, режа слух, — Харьюнпя не мог понять, находится ли он внутри этого звука, вещавшего о чем-то недобром, или звук проник в него и угнездился в голове.
Харьюнпя всего несколько раз ездил на вызов срочно, по тревоге, однако он уже не впадал в состояние душевного опьянения, как это было при первых выездах. Он следил за лицами прохожих, поворачивавшихся в сторону «вольво», — они проносились мимо бледными пятнами. Он смотрел на тормозившие и уступавшие им дорогу автомобили, на молниеносные отражения в витринах нервно мигающих сигнальных огней. Харьюнпя вынужден был признаться, что получает наслаждение от бешеной гонки.
Без труда они выбрались на Хяментие, но на перекрестке с Мекелинкату их ждал красный свет. Перед светофором уже успел выстроиться приличный хвост, и Турману не оставалось ничего другого, как встать в конец.
— Вот чертовщина! Что, у них уши воском заложены, что ли? Эй, пропусти... не замечает! Дьявольщина! — Турман кричал, чтобы Харьюнпя понял его.
Очередь нервно задергалась. Вспыхнули тормозные огни. Кто-то подал сигнал. Турман с досадой поколотил ладонью по рулю «вольво».
— Он, видите ли, прочищает свой моторчик, ай-ай-ай, как он старательно его прочищает!. У него скоро пот рекой польет по затылку. Посмотри, как он ковыряется! — Турман пытался вложить в свои слова всю злость, которая переполняла его, однако от злости голос его дрожал, точно он плакал. Харьюнпя вдруг почувствовал всю нелепость положения: сидишь в неподвижном автомобиле, а он так адски воет, что звук рикошетом отскакивает от каменных стен. Харьюнпя просто не мог смотреть на людей, собравшихся на тротуаре. Без всякой нужды он открыл служебную сумку, будто ища в ней что-то. В руку попался термометр.
— Поехали. Не можем же мы киснуть здесь! Послушай! Я сейчас рвану через эту площадку у трамвайной остановки! Бандажи лопнут... ну и черт с ними, пусть потом присылают счет! Старший констебль Турман оплатит! — Баранка заскрипела в руках Турмана, когда он стал резко выворачивать передние колеса влево. Он прибавил газ. Каменный бордюр был высоким. Машина, покачиваясь, с трудом перевалила через него. Выхлопная труба «вольво» царапнула по площадке, и машина неуклюже плюхнулась на трамвайные рельсы уже по другую сторону. Турман прибавил скорость. Автомобиль сильно накренился, поворачивая на Мякелинкату.
— Понаставили везде эти дурацкие площадки, — не унимался Турман.
Харьюнпя молчал.
Движение на этой улице было небольшое, и они быстро помчались вперед. У Софийской рощи они обогнали санитарную машину.
— Смотри, смотри, — не сумел скрыть своего удовлетворения Турман. — Неужели хоть раз прибудут на место раньше пожарных? А за баранкой-то правильный мужик...
Санитарный автомобиль навел Харьюнпя на мысль о том, что ждет их на месте происшествия. Его зазнобило. Ему представилась детская кроватка, стиснутая потолочными балками, и высунувшаяся оттуда маленькая ручонка. У самого Харьюнпя руки были сухие, морщинистая кожа на них была туго натянута. Харьюнпя до смерти хотелось выйти из машины. Он вздохнул.
Начало расследования всегда было самым трудным для Харьюнпя. Возникновение незнакомой ситуации напоминало скользкую стену, которую он никак не мог преодолеть. Все тогда обрушивалось на него запутанным клубком: опрос потерпевших, беседа с брандмейстером, сбор свидетелей, осмотр погибших... Харьюнпя не мог решить, с чего начать. Он потерся лопатками о спинку сиденья и стал теребить кожаную ручку служебной сумки. Начинать всегда трудно. Именно здесь возникала опасность заклиниться, погрузиться в бестолковую суету, кидаться от одного к другому, лишь бы что-нибудь делать. Харьюнпя знал, что прежде всего следует спокойно осмотреться, оценить ситуацию и мысленно воссоздать, как все было. Однако вездесущие любопытные, безмолвно уставившиеся на него с глупым выражением лица, часто вынуждали его все же излишне суетиться и спешить. Ведь он же чувствовал их нетерпение, желание видеть, какие он предпринимает шаги.
На Тусулантие Харьюнпя краем глаза посмотрел на Турмана. Тот размеренно двигал челюстями, будто во рту у него была жевательная резинка. Но рот Турмана был пуст. Он разминал челюсти. Когда он сжимал зубы, на щеке образовывалась впадина. На ее краю при этом выпячивался пучок невыбритой щетины. Харьюнпя не без некоторого злорадства понял по выражению лица Турмана, что тот далек от своего традиционного спокойствия.
Они съехали с автострады близ Оулункюля, промчались по мосту и дальше — мимо торгового центра Сурсуо.
— Радио пока молчит. Может, запросить дополнительную информацию в местном участке?
— Нет, не надо. Они, возможно, и не знают ничего. Это третий район, он относится к Малми или Хаге. Да, кроме того, мы уже почти на месте. Скоро сами все увидим...
— Питкямяентие... где же... может, оттуда — прямо с конца?
— Да-а, пожалуй.
— Это, видно, и есть Питкямяентие. Какой номер? Пятый? — Турман вырубил указательным пальцем белый прерыватель на панели. Вопль сирены сразу оборвался. Наступила удивительная тишина. Она показалась такой же необычной, как и вопль сирены, когда они только двинулись в путь. Харьюнпя слышал теперь, как барабанили шины по дороге. Только мигалки на крыше продолжали вращаться. Об этом свидетельствовал шум электромотора и отблески на антенне. По обе стороны улицы тянулись коттеджи, кусты цветов, какая-то женщина прогуливала собаку. На Питкямяентие было тихо, слишком тихо, не видно любопытствующей человеческой массы или синих всполохов пожарных световых сигналов. Харьюнпя почувствовал, как запульсировала артерия на шее. Сомнение будто льдом сковало его мысли, он даже не успел их сформулировать, когда Турман высказал то, чего он опасался:
— Харьюнпя... черт возьми. А ты уверен, что это именно на Питкямяентие?
Харьюнпя стал поспешно обшаривать карманы. Но не нашел памятки. Он даже не был уверен, что захватил ее с собой.
— Да-а-а. Это должна быть Питкямяентие... — Голос его звучал слабо и несмело, в голову пришла мысль, что с таким же успехом это могла быть и Раппавуорентие.
— Номер один — вот он... остановись. Тот должен быть пятый. Но здесь ничего не горит. Да и следов от взрыва... Послушай, а если... — Турман остановил автомобиль. На улице никого не было. Они вышли из машины. Харьюнпя почувствовал, что все его тело одеревенело, он дышал коротко, прерывисто.