Защищая Джейкоба
Шрифт:
По углам стола ламинат начал отходить от древесно-стружечной плиты. У меня была привычка в моменты волнения механически ковырять эти углы, поддевая гибкое ламинированное покрытие пальцем, точно корочку на болячке. Иногда даже вздрагивал от неожиданности, слыша ритмичные щелчки, которые издавал ламинат, когда я приподнимал и вновь отпускал его. Этот звук ассоциировался у меня с глубокой задумчивостью. В то утро я, вне всякого сомнения, тикал, как бомба.
От этого расследования у меня было ощущение чего-то неправильного. Странного. Видимо, потому, что, несмотря на целых пять дней активной работы по делу, все оставалось глухо. Это клише, но это правда: большая часть дел раскрывается очень быстро, по горячим следам, в первые сумасшедшие часы и дни после убийства, пока вокруг него еще не утих шум и полно улик, версий, идей, свидетелей, обвинений – словом, возможностей. Другие дела требуют недели на то, чтобы их распутать, уловить верный сигнал в этой шумовой завесе, вычленить единственную правдивую версию из
Мучительная тревога, которую это вызывало – у прокуратуры, у полицейских, да у всего города, – уже начинала действовать на нервы. У меня возникло такое чувство, что со мной играют, сознательно манипулируют. Прячут от меня секрет. У Джейкоба и его друзей было в обиходе одно сленговое выражение – «парить мозги», – которое означает изводить кого-то, водить за нос, обычно путем сокрытия какого-нибудь важного факта. Когда девушка делает вид, что ей нравится парень, она парит ему мозги. Когда в фильме уже под конец всплывает какой-нибудь существенный факт, который изменяет смысл или объясняет все, что произошло до того, – как, например, в «Шестом чувстве» или «Подозрительных лицах», – сценаристы парят мозги зрителям. Так вот, с делом Рифкина у меня крепло ощущение, что мне парят мозги. Единственный вариант объяснения того, что с момента убийства в деле царила мертвая тишина, заключался в том, что все это было кем-то срежиссировано заранее. И теперь этот кто-то наблюдал за нами со стороны, забавляясь нашей растерянностью, нашей недогадливостью. На этапе расследования насильственного преступления детектив часто испытывает праведную ненависть к преступнику еще до того, как у него возникает подозрение, кто он, этот злодей. Мне столь сильные чувства обычно были чужды, но к этому убийце я уже питал неприязнь. За то, что он убил ребенка, да, но и за то, что парил нам мозги, тоже. За то, что отказывался сдаваться. За то, что он, а не мы контролировал ситуацию. Когда наконец буду знать его по имени и в лицо, я просто подгоню свою неприязнь по его меркам.
На фотографиях с места преступления, разложенных передо мной, в бурой листве лицом вверх лежало неестественно изогнутое тело, глядя в небо незрячими глазами. В фотографиях самих по себе не было ничего ужасающего – мальчик лежал в листве. Да и вид крови давно уже не вызывал у меня потрясения. Как и большинство людей, в чьей жизни присутствовало насилие, я старался удерживать свои эмоции в строгих рамках, не позволяя им ни зашкаливать, ни отключаться совсем. Так было с детства. Я держал свои эмоции в стальной узде.
Бенджамину Рифкину было четырнадцать лет, он учился в восьмом классе школы Маккормака. Джейкоб учился с ним в одной параллели, но толком его не знал. Он сообщил мне, что в школе у Бена была репутация, как выразился сын, раздолбая – умного, но не слишком усердного в учебе. Потому они с Джейком, который почти по всем предметам был в сильной группе, практически не пересекались [5] . Он был красивым мальчиком, пожалуй, даже вызывающе красивым. Короткие волосы часто ставил надо лбом торчком при помощи какой-то субстанции, именуемой воском для волос. Судя по словам Джейкоба, он нравился девочкам. Бен был мальчиком спортивным, но предпочитал скейтборд и горные лыжи командным видам спорта.
5
В школах США не практикуется жесткое разделение по классам. Ученики одного возраста (параллели) могут заниматься в группах различного уровня сложности по разным предметам, в зависимости от способностей и уровня подготовки ученика в каждом отдельно взятом предмете.
– Мы с ним не общались, – сказал Джейкоб. – У него была своя компания. Они все там такие крутые, куда уж нам. – И добавил с толикой подросткового ехидства: – Сейчас-то все от него без ума, а раньше никто его даже не замечал.
Тело было найдено 12 апреля 2007 года в парке Колд-Спринг, шестидесятипятиакровой сосновой роще, граничащей с территорией школы. Сквозь лес петляли многочисленные тропинки, облюбованные поборниками оздоровительных пробежек. Дорожки пересекались друг с другом и вели, многократно разветвляясь, к главной дороге, которая огибала парк по периметру. Я знал все эти тропки как свои пять пальцев, поскольку сам почти каждое утро там бегал. Именно у одной из таких узких троп в канаве и обнаружили лежащее ничком тело Бена. Нашла его женщина по имени Пола Джианетто во время утренней пробежки. Момент обнаружения зафиксирован с точностью до минуты: она отключила свои беговые часы, когда остановилась, чтобы посмотреть, что там такое, в 9:07 утра – менее чем через час
– Я решила, ему просто стало плохо, может, сознание потерял или еще что-нибудь. Я не думала…
Судмедэксперт позднее отметила, что, возможно, именно положением тела в пространстве, тем, что ноги оказались выше головы, объяснялся неестественный румянец на лице мальчика. Кровь прилила к голове, вызвав «синюшность». Когда свидетельница перевернула его на спину, она увидела, что весь перед его футболки залит алой кровью. Ахнув, она потеряла равновесие и упала на землю, потом отползла на несколько футов в сторону на четвереньках, после чего поднялась на ноги и бросилась бежать. Поэтому положение тела на фотографиях – изломленное, лицом вверх – во внимание принимать не стоило.
Мальчика трижды ударили ножом в грудь. Один из ударов пронзил сердце; даже только его одного хватило бы, чтобы убить. Нож всаживали прямо в грудь и тут же выдергивали из раны: раз, другой, третий, точно штык. Лезвие было зазубренным, о чем свидетельствовал рваный левый край каждой из трех ран и неаккуратные прорехи в материале футболки. Угол, под которым были нанесены раны, наводил на мысль о том, что нападавший был приблизительно одного роста с Беном: пять футов десять дюймов или около того. Хотя, учитывая, что территория парка располагалась на склоне, оценка была не слишком достоверной. Орудие убийства не нашли. Судя по всему, убитый не оказал никакого сопротивления: на руках его не обнаружили характерных для такого сценария ран. Самой ценной уликой, пожалуй, был единственный идеально четкий отпечаток окровавленного пальца на пластиковом ярлычке внутри расстегнутой толстовки убитого, в том месте, где убийца мог ухватиться за лацканы, когда тащил его по склону в канаву. Отпечаток не принадлежал ни самому убитому, ни Поле Джианетто.
За пять дней обстоятельства убийства не прояснились практически ни на йоту. Детективы опросили всю округу и дважды прочесали парк: сразу же после обнаружения тела и еще раз через сутки, чтобы найти свидетелей, которые регулярно бывали в парке в это время. Никаких результатов это не дало. В глазах прессы и – чем дальше, тем больше – перепуганных родителей из школы Маккормака убийство выглядело случайным нападением. Дни шли, никаких новостей не поступало, полиция и прокуратура хранили молчание, и родители усмотрели в этом подтверждение своим худшим страхам: в парке Колд-Спринг орудует маньяк. Парк опустел, хотя перед ним весь день дежурила патрульная машина местной полиции, чтобы любителям бега и спортивной ходьбы было не так страшно. Лишь хозяева собак приходили, чтобы спустить своих питомцев с поводка и дать им побегать на специально отведенной площадке.
В кабинет, по обыкновению небрежно стукнув в дверь, скользнул сотрудник полиции штата по имени Пол Даффи и плюхнулся в кресло напротив моего стола. Вид у него был взбудораженный.
Лейтенант Пол Даффи – потомственный полицейский, коп в третьем поколении, сын бывшего начальника Бостонского убойного отдела. Впрочем, по его виду никто этого бы не сказал. Интеллигентный, с залысинами надо лбом и тонкими чертами лица, он производил впечатление человека, занятого в какой-то более мирной профессии, нежели охрана правопорядка. Даффи возглавлял отдел полиции, прикрепленный к прокуратуре. Отдел этот был известен под аббревиатурой ОПБП – отдел по предотвращению и борьбе с преступностью, но название это не несло в себе ровным счетом никакого смысла (предотвращение и борьба с преступностью – это вроде как то, чем занимаются все полицейские), и едва ли кто-то знал, что именно означают эти буквы. На практике же задача ОПБП была проста: детективы при окружном прокуроре. Они расследовали особо важные дела, дела повышенной сложности или с большим сроком давности. Но главное то, что они занимались всеми убийствами в округе. При расследовании убийств детективы из ОПБП работали совместно с местными полицейскими, которые, как правило, помощи были только рады. За пределами Бостона убийства случались довольно редко, и местные просто не обладали достаточным опытом, в особенности в маленьких городках, где убийства – экзотика вроде кометы. И тем не менее вмешательство полиции штата в подобные дела было ситуацией политически щекотливой. Тут необходима дипломатичность, и Пол Даффи обладал ею в полной мере. Чтобы возглавлять отдел, недостаточно было быть просто хорошим следователем. Тут требовалась определенная гибкость, умение удовлетворить разные стороны, которым в процессе выполнения своих обязанностей ОПБП наступали на хвост.
Я любил Даффи безмерно. Изо всех полицейских, с кем пришлось работать, с ним единственным я по-настоящему сдружился. Мы частенько вели дела совместно, старший следователь прокуратуры и старший детектив. Общались и вне работы. Пол попросил меня стать крестным среднего из троих своих сыновей, Оуэна, и если бы только я верил в Бога или в крестничество, я ответил бы ему тем же. Он был более общительным, чем я, более компанейским и сентиментальным, но хорошие друзья и должны дополнять друг друга, а не быть абсолютно одинаковыми.