Защита поэзии

Шелли Перси Биши

Поэзия, содержавшаяся в учении Христа и в мифологии и укладе жизни кельтских завоевателей Римской империи, пережила смуту, сопровождавшую их появление и победу, и сложилась в новую систему нравов и идей. Было бы ошибкой приписывать невежество средневековья христианскому учению или господству кельтских племен. Все, что могло быть в них дурного, вызвано было исчезновением поэтического начала по мере развития деспотизма и суеверий. По причинам, слишком сложным, чтобы обсуждать их здесь, люди стали бесчувственными и себялюбивыми; воля их ослабела, и все же они были ее рабами, а тем самым и рабами чужой воли; похоть, страх, алчность, жестокость и обман отличали поколения, где не оказалось никого, способного творить, — будь то статуи, поэмы или общественные установления. Моральные аномалии такого общества нельзя отнести за счет каких-либо современных ему событий; и более всего заслуживают одобрения те события, которые всего успешнее могли их уничтожить. К несчастью для тех, кто не умеет отличать слов от помыслов, многие из этих аномалий вошли в нашу общепринятую религию.

Воздействие

поэзии христианства и рыцарства начало сказываться лишь в XI веке. Принцип равенства был открыт и применен Платоном в его «Республике» в качестве теоретического правила, согласно которому все предметы удовольствия и орудия могущества, созданные общим трудом и искусством людей, должны между ними распределяться. Границы этого правила, утверждает он, определяются только разумом каждого или соображениями общей пользы. Вслед за Тимеем и Пифагором Платон построил также нравственную и интеллектуальную систему, охватывающую прошлое, настоящее и будущее человека. Христос открыл человечеству священные и вечные истины, заключенные в этой философии; христианство, в своем чистом виде, стало экзотерическим выражением эзотерических принципов древней поэзии и мудрости. Слившись с истощенными народностями юга, кельты принесли им поэзию своей мифологии и своего жизненного уклада. Результатом была некая сумма, составленная из действия и противодействия всех факторов; ибо можно считать, что ни одна нация или религия не может победить другую и при этом не вобрать в себя какую-то часть того, что она вытесняет. В числе этих последствий было уничтожение личного и домашнего рабства и освобождение женщин от большей части унизительных оков античности.

Отмена личного рабства является основой величайших надежд в области политики, какие может возыметь человек. Освобождение женщины создало поэзию половой любви. Любовь стала религией; предметы ее культа были постоянно на глазах. Казалось, статуи Аполлона и Муз ожили, задвигались и смешались с толпою своих почитателей, так что на земле появились обитатели небес.

Обычные дела и привычные зрелища жизни сделались удивительными и чудесными; из обломков Эдема был сотворен новый рай. Само создание его есть поэзия, а потому и создатели были поэтами; их орудием был язык: "Galeotto ft il libro, e chi lo scrisse" {И книга стала нашим Галеотом [23] (итал.).}. Провансальские труверы, что значит «изобретатели», были предшественниками Петрарки, чьи стихи, подобно заговорам, открывают волшебные потайные источники счастья, заключенного в любовных муках. Невозможно воспринимать их и не стать при этом частицею созерцаемой нами красоты; едва ли нужно доказывать, что эти священные чувства, пробуждающие нежность и возвышающие душу, способны сделать людей лучше, великодушнее и мудрее и вознести их над тусклою мглою маленького себялюбивого мирка. Данте еще лучше Петрарки понимал таинства любви. Его "Vita Nuova" {Новая жизнь (итал.).} представляет собой неисчерпаемый источник чистых чувств и чистого языка; это — опоэтизированная повесть тех лет его жизни, которые посвящены были любви. Апофеоз Беатриче в поэме «Рай», постепенное преображение его любви и ее красоты, которое, словно по ступеням, приводит его к престолу Высшей Первопричины, — все это является прекраснейшим созданием Поэзии нового времени. Наиболее проницательные из критиков судят о частях поэмы иначе, чем толпа, и справедливо располагают их по степени совершенства в ином порядке, а именно:

23

Данте. "Божественная комедия". Ад (V,137). Во французском рыцарском романе о Ланселоте, влюбленном в королеву Женьевру, рыцарь Галеот способствует сближению героя и героини.

"Ад", «Чистилище», "Рай". Эта последняя представляет собою гимн вечной Любви. Любовь, которая в античном мире нашла достойного певца в одном лишь Платоне, в новое время воспевается целым хором величайших поэтов; эти песни проникли во все подземелья общества, и отзвуки их доныне заглушают нестройный лязг оружия и завывания суеверий. Ариосто, Тассо, Шекспир, Спенсер, Кальдерон, Руссо и великие писатели нашего столетия, каждый в свой черед, прославляли любовь, как бы доставляя человечеству трофеи великих побед над чувственностью и грубой силой. Истинные отношения, в каких состоят оба пола, ныне понимаются вернее; и если в общественном мнении современной Европы отчасти рассеялось заблуждение, принимавшее различия в способностях обоих полов за признак их неравенства, то этим отрадным явлением мы обязаны культу, который узаконило рыцарство, а проповедовали поэты.

Поэзию Данте можно считать мостом, переброшенным через поток времени и соединяющим современный мир с античным. Искаженные представления о невидимых силах — предметах поклонения Данте и его соперника Мильтона — всего лишь плащи и маски, под которыми эти великие поэты шествуют в вечность. Трудно определить, насколько они сознавали различия между их собственными верованиями и народными, Данте, во всяком случае, стремится показать эти различия в полной мере, когда отводит Рифею, которого Вергилий называет justissimus unus {Справедливости лучший блюститель (лат.).}, место в Раю, а в распределении наград и наказаний следует самым еретическим капризам. А поэма Мильтона содержит философское опровержение тех самых догматов, которым она, по странному, но естественному контрасту, должна была служить главной опорой. Ничто не может сравниться по мощи и великолепию с образом Сатаны в "Потерянном Рае". Было бы ошибкой предположить,

что он мог быть задуман как олицетворение зла. Непримиримая ненависть, терпеливое коварство и утонченная изобретательность в выдумывании мук для противника — вот что является злом; оно еще простительно рабу, но непростительно владыке; искупается у побежденного многим, что есть благородного в его поражении, но усугубляется у победителя всем, что есть позорного в его победе. У Мильтона Сатана в нравственном отношении настолько же выше Бога, насколько тот, кто верит в правоту своего дела и борется за него, не страшась поражений и пытки, выше того, кто из надежного укрытия верной победы обрушивает на врага самую жестокую месть — и не потому, что хочет вынудить его раскаяться и не упорствовать во вражде, но чтобы нарочно довести его до новых проступков, которые навлекут на него новую кару. Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением), что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной. Это дерзкое пренебрежение задачей прямого морализирования служит лучшим доказательством гения Мильтона. Он словно смешал черты человеческой природы, как смешивают краски на палитре, и на своем великом полотне расположил их согласно эпическим законам правды, т. е. согласно тем законам, по которым взаимодействие между внешним миром и существами, наделенными разумом и нравственностью, возбуждает сочувствие многих человеческих поколений.

"Божественная Комедия" и "Потерянный Рай" привели в систему мифологию нового времени; и когда, с течением времени, ко множеству суеверий прибавится еще одно, ученые толкователи станут изучать по ним религию Европы, которая лишь потому не будет совершенно позабыта, что отмечена нетленной печатью гения.

Гомер был первым, а Данте — вторым из эпических поэтов, т. е. вторым из тех, чьи создания определенно и ясно связаны со знаниями, чувствами, верованиями и политическим устройством их эпохи и последующих эпох и развивались в соответствии с их развитием. Ибо Лукреций смочил крыла своего быстролетного духа в клейких осадках чувственного мира; Вергилий, со скромностью, мало подобающей его гению, хотел прослыть всего лишь подражателем, хотя он создавал заново все, что копировал; а из стаи пересмешников ни один — ни Аполлоний Родосский, ни Квинт Калабер из Смирны, ни Нонний, ни Лукан, ни Стаций, ни Клавдиан — хотя они и пели сладко — не отвечает требованиям эпической правды. Третьим эпическим поэтом был Мильтон.

Ибо если отказывать в звании эпоса в самом высоком его смысле «Энеиде», то тем менее заслуживают его "Неистовый Роланд", "Освобожденный Иерусалим", «Лузиады» или "Королева Фей". [24]

Данте и Мильтон были оба глубоко проникнуты верованиями античности; ее дух присутствует в их поэзии в той же мере, в какой внешние ее формы сохранились в религии новой Европы до Реформации. Один из них предшествовал, второй — следовал за Реформацией почти через равные промежутки времени.

24

"Неистовый Роланд" — написан Ариосто, "Освобожденный Иерусалим" — написан Тассо, «Лузиады» — Камоэнсом, "Королева фей" — Эдмундом Спенсером.

Именно Данте и был первым из религиозных реформаторов, и Лютер превосходит его скорее язвительностью, нежели смелостью обличений папского произвола.

Данте первый пробудил восхищенную им Европу; из хаоса неблагозвучных варваризмов он создал язык, который сам по себе был музыкой и красноречием.

Он был тем, кто сплотил великие умы, воскресившие ученость; Люцифером [25] той звездной стаи, которая в XIII веке, словно с небес, воссияла из республиканской Италии над погруженным во тьму миром. Самое его слово одухотворено; каждое подобно искре, огненной частице неугасимой мысли.

25

Здесь: Люцифер — название утренней звезды Венеры.

Многие из них подернуты золою и таят в себе огонь, для которого еще не нашлось горючего. Высокая поэзия бесконечна; это как бы первый желудь, зародыш всех будущих дубов. Можно подымать один покров за другим и никогда не добраться до сокрытой под ними обнаженной красоты смысла. Великая поэма — это источник, вечно плещущий через край водами мудрости и красоты; когда отдельный человек и целая эпоха вычерпают из него всю божественную влагу, какую они способны восприять, на смену им приходят другие и открывают в нем все новое и новое, получая наслаждение, какого они не ждали и не могли себе представить.

Век, наступивший после Данте, Петрарки и Боккаччо, был отмечен возрождением живописи, скульптуры, музыки и архитектуры. Чосер [26] зажегся этим священным огнем, и таким образом английская литература поднялась на итальянском фундаменте.

Не будем, однако, отвлекаться от нашей задачи защиты Поэзии и заниматься ее критической историей и влиянием ее на общество. Достаточно сказать, что поэты, в широком и истинном смысле этого слова, воздействовали на свою эпоху и на все последующие, и сослаться на отдельные примеры, уже приводившиеся в подтверждение мнения, противоположного тому, которое высказывает автор "Четырех Веков Поэзии".

26

Чосер, Джеффри (1340–1400) — английский поэт, которого высоко ценил еще Ф. Сидни.