Засекреченное счастье
Шрифт:
Визг шин на повороте, его собственное чертыханье, испуганный вскрик жены, протяжное восклицание Гюнтера — и перед Петром Васильевичем предстала стена его дома.
Его любимая белая стена.
Но теперь она перестала быть белой. Кто-то испоганил дом, какой-то вандал изрисовал всю стену, словно какой-нибудь строительный забор. И это позорище видно из любой точки поселка и даже со станции!
Кто же осмелился поднять руку на его собственность? И как могло такое произойти в охраняемом поселке?
Педаль газа снова впечаталась в пол.
— Петр Василич, здравствуйте! — Парень открыто, широко улыбнулся. — Правда, здорово? Вам нравится? — Он указал на стену.
— Нравится?! Мне — нравится?! — лицо Петра Васильевича темнело, наливалось негодованием, кулаки медленно сжимались.
Роман понял, что хозяин не только не разделяет его радости по поводу разрисованной стены, но скорее даже наоборот, испытывает совершенно противоположные чувства. Улыбка медленно сползла с мальчишеского лица, уступив место озадаченности — парень начал понимать, что художница, похоже, здорово влипла.
— Ты…Ты… Это ты, мерзавец, испоганил мою стену?
Голос хозяина звучал негромко, однако настолько угрожающе, что Роман испугался.
— Я? — начал было он. — Вы ошибаетесь! Это не…
Не слушая его, хозяин сделал шаг вперед и замахнулся. Парень отпрянул, оглянулся и увидел в окне Юлькино лицо. Побледневшая девочка, закусив губу, глядела на отца широко открытыми, полными ужаса глазами. Казалось, она вот-вот заплачет. И тогда, прижавшись спиной к стене, Роман выставил перед собой баллончик и громко выкрикнул:
— Да! Это сделал я. Представьте себе! Но вы не имеете права меня бить!
— Дас ист артист? О! Зер гут! Зер шеен гут! — раздался рядом жизнерадостный голос Гюнтера. Подпрыгивая и приседая, немец щелкал кнопками камеры, снимая стену с разных точек.
— Гюнтер говорит, что это очень хорошо. Он спрашивает, не ты ли это нарисовал, — обратилась к Роману появившаяся рядом Юлина мама.
— Он, — Петр Васильевич махнул рукой и покачал головой. — Именно он.
— О! Дас ист гросс! Дас ист… — что-то оживленно лопоча, немец обратился к переводчице.
— Это Гюнтер, наш партнер, — продолжала переводить мама. — Он коллекционирует граффити. В его коллекции уже… ваген зи?
— Айнундфюнфцих!
— Пятьдесят один образец! Но здесь — просто шедевр. Молодой человек, могу вас поздравить. Оказывается, у вас большой талант. Эта картинка достойна того, чтобы войти в известнейшие каталоги! Гюнтер предлагает вам работу в его дизайнерской группе в Германии и пять тысяч марок за права на картинку.
— Пять тысяч марок? Работа в дизайнерской группе? — ошеломленный Роман все еще не понимал, что происходит. Голова у него шла кругом. Только что его чуть не побили, а теперь предлагают работу за границей и бешеные деньги за картинку, которую нарисовал совсем даже не он!
— Да, именно так.
— А чем они занимаются? Тайком расписывают стены и шокируют добропорядочных бюргеров?
— О нет. Гюнтер солидный бизнесмен. Он даже на хобби делает деньги. Граффити-туризм — одно из самых прибыльных дел последних лет! Есть чудаки, готовые выложить за возможность попрыскать из аэрозоля на стены огромные деньги.
— Так, стало быть, Гюнтер предлагает этому охламону работу? — хмуро усмехнулся Петр Васильевич. Не поднимая глаз, он покусывал травинку.
— Да, представь себе! Говорит, у мальчишки редкий талант.
— Что ж, прекрасно. Значит, не пропадет. С завтрашнего дня ты уволен! — бросил мужчина Роману.
— Но Петр Васильевич! — Роман рванулся к хозяину, однако тот резким жестом остановил его.
— Все! И больше я не желаю иметь с тобой никаких дел. Заканчивай и убирайся.
— А… а как же зарплата? За эту неделю?
— Зарплата!? И ты еще смеешь упоминать об этом? Да этих твоих жалких грошей не хватит даже на то, чтобы содрать со стены эту гадость, не говоря уже о том, чтобы оштукатурить все заново! Я лишаю тебя зарплаты. В счет издержек за ремонт стены. А сейчас… сейчас выкини все это, — хозяин брезгливо указал на пакет с баллончиками. — И больше мне на глаза не попадайся! Кстати, я тут пораздумал… Я должен огорчить тебя по поводу пяти тысяч марок. Поскольку стена — моя собственность, то и все, что на ней нарисовано, принадлежит мне. Ясно? Если у Гюнтера будет желание, мы можем обсудить детали позже, — это уже было сказано маме.
11
Дождь хлынул с новой силой, хозяева и гость поспешили укрыться в коттедже. Лишь Роман, накинув на голову капюшон, угрюмо кромсал большими ножницами кусты.
Юле так и не удалось увидеть собственное творение. Но не это занимало ее сейчас — она все еще находилась под впечатлением только что услышанного разговора. Чувства ее бурлили, кипели, они были странные, ей самой не понятные — смесь негодования и восторга, радости и страха. Каждому из участников только что услышанного разговора достались разные цвета ее эмоций: восхищение Гюнтера и его неожиданные предложения Роману были теплыми, розово-желтыми; поведение отца — коричневое и колючее, а что до Романа… Роман вдруг открылся ей в совершенно новом свете.
Казалось, она должна была злиться и негодовать на этого недотепу — все ее планы рухнули, теперь ее ни за что не «накажут» ссылкой в Москву. Но в то же время поступок парня поразил, восхитил ее своей смелостью. Не так-то просто было противостоять разгневанному отцу! Он действительно мог ударить. Интересно, а ее бы он ударил, если бы узнал правду?
— Дочь? Ты чего это зависла на лестнице? Спускайся, поздороваемся! — отец, широко улыбаясь, развел руки, приглашая ее в свои объятья.
Но Юля не хотела мира. Кое-что она считала несправедливым. А жить в несправедливом мире Юлия не желала.