Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев
Шрифт:
Лобсанг вышел мне навстречу и пригласил на террасу, где вокруг квадратного отверстия в полу высились поленницы дров. Отверстие вело внутрь дома. Спустившись по крутой лестнице, мы попали в своего рода летнюю гостиную, нечто вроде внутреннего дворика, где нас ждали три крестницы Лобсанга. Я увидел их ещё с террасы — они сидели в полумраке, и лишь изредка пламя вспыхнувшей в очаге ветки выхватывало из тьмы одну из них.
Вначале Лобсанг представил меня Иби, своей двоюродной бабушке, крохотной, хрупкой и сухонькой женщине, она была так воздушна, что походила на призрак. Затем пришёл черёд Аниче, самой старой из его двоюродных бабушек, высокой крепкой женщины воинственного вида, и двоюродной тётки Аничунг, на чьём улыбающемся личике сверкали два крохотных чёрных глаза. Она, прихрамывая, суетилась у очага, ни на секунду не останавливаясь, раздувала и поддерживала огонь, жонглируя кастрюлями и чугунками.
В доме Лобсанг лишался всей своей властности и превращался в любимого дитятю трёх обожавших его древних тёток. Ведь он был монахом, святым — их гордостью и радостью.
Иби, очень старая женщина, стоявшая на краю могилы, была истинной душой дома. Быстрая, пылкая, наделённая незаурядным чувством юмора, она быстро сделала меня мишенью своих шуток.
Позже Лобсанг подробно рассказал мне о жизни этой своей двоюродной бабки. Она овдовела в двадцать три года и занялась коммерцией, занятием совершенно необычным для молодой красивой женщины. Но самым удивительным был диапазон её путешествий.
— У неё, конечно, были дружки, — говорил, подмигивая, Лобсанг, — во всех местах, где она бывала. А ведь она жила и в Калькутте, и в Лхасе, и в Бутане, куда наведывалась каждые два-три года. Она постоянно была в движении, занимаясь торговлей. Она специализировалась на религиозных предметах, украшениях и тканях для кумирен, там покупала, здесь продавала, в частности закупала краски, тушь и бумагу для монастыря Карша.
Иби была тёткой отца Лобсанга. Ей исполнилось восемьдесят два года, и мне с трудом верилось, что она ещё в годы британского владычества отваживалась покидать безопасный дом в диких горах и предпринимать путешествия за тысячи километров вплоть до Калькутты. Из Дарджилинга она добиралась до Гангтока, столицы Сиккима, затем, перейдя через перевал Нату-Ла, оказывалась в долине Чумби, а оттуда доходила до Шигатзе, а затем до Лхасы.
Самая крупная и печальная из тёток, Аниче, в своё время развелась с мужем. Она, как сказал Лобсанг, была довольно богата и носила причёску с крупной и очень красивой бирюзой. Её украшения были её приданым. По заскарским обычаям, при разводе приданое остаётся у жены. Развод в Заскаре — довольно распространённое явление. Всё происходит мирным путём. Если у разводящихся есть дети, то сыновья остаются у отца, а дочери — у матери.
Но больше всех Лобсанг любил свою третью тётку, хромоножку-холостячку Аничунг.
— Она готовит лучшее в мире «тхукпа»… — сообщил мне Лобсанг, когда мы остались в одиночестве, — а потом она такая весёлая! Я обещал ей, что, когда выстроят дорогу до Падама, отвезу её в больницу, в Лех, где её вылечат.
Его тётка страдала острым ревматизмом, который привёл к параличу коленного сустава. Меня тронула забота, которой три тётки окружали Лобсанга, хотя его немного смущало то, что я стал свидетелем их хлопот. Мой проказливый и динамичный спутник у меня на глазах превратился в любимчика старых тёток. Сидя на почётном месте слева от огня, он был вынужден читать молитвы и благословлять пищу, которую с завидным рвением готовили его тётки.
По-видимому, Лобсанг содержал этот дом и живущих в нём на те деньги, которые зарабатывал во время поездок, в частности сдачей внаём лошадей. Он же вместе со старшим братом возделывал поля вокруг дома, чтобы помочь отцу, которому тяжкий труд был уже не под силу. Самая крепкая из тёток, жившая в разводе, помогала им в полевых работах. От неё почти не отставала и тётка-путешественница. Но самой главной заботой Лобсанга было обеспечить отца и трёх старушек достаточным количеством пищи и дров на долгую зиму, которую они проводили, почти не выходя из дома, отрезанные от всего мира снежными сугробами.
Зимой жить во внутреннем дворике было, конечно, невозможно из-за суровых морозов. И вся деятельность переносилась в «зимнюю гостиную». Это была полуподземная комната, в которую можно было попасть, пройдя ряд хлевов, где размещались козы, бараны, яки и пони. Хлевы соединялись низенькими дверцами, почти не пропускавшими холодный воздух. В той комнате не было окон, и она освещалась лишь огнём очага и маленьким квадратным дымоходом размером тридцать квадратных сантиметров, выходившим во внутренний дворик. Эти подземные гостиные, существующие почти в каждом заскарском доме, нагреваются в основном теплом животных.
Перед тем как заснуть, Лобсанг сказал мне, что утром мы отправимся пешком в его монастырь, в Каршу. Это даст пони однодневный отдых, а тёткам позволит заготовить провизию для похода в Зангла.
Мост из веток
Если ночь исполнена тайны, то заря богата обещаниями. Я проснулся, горя желанием поскорее отправиться в монастырь Карша, «самый большой в стране», как с гордостью повторял Лобсанг.
Раннее утро, как и сумерки, придаёт долине феерический вид. Ночные тени не спешат покидать её, хотя вершины уже пылают ярким, но недолговечным розовым цветом. Мне не удалось связать пейзаж, лежавший передо мной, с чем-либо известным мне в Гималаях: Каргил и Сринагар были столь же далеки, как Лондон или Париж. Защищённая горами долина была отрезана ими же от всего остального света.
Уходя из Кончета, Лобсанг показал мне небольшой чхортен на скале, нависшей над самым высоким домом в деревне. Подойдя к скале, я различил наивные иероглифы — изображения ибексов. То были первые доисторические рисунки, встреченные мной в Заскаре. Подобные рисунки встречаются в Гималаях везде, и существует мнение, что ибексу поклонялись жители гор ещё в неолите, задолго до распространения буддизма. Очень трудно представить себе, как жили люди, выбившие на камне эти рисунки. Быть может, климат Заскара был тогда мягче и здесь росли деревья? Видел ли скульптор той эпохи те же вершины, что и мы, и действительно ли он верил, что козерог был божеством?
Как бы там ни было, эти скульптурные изображения доказывают, что высокогорные районы Гималаев были заселены с незапамятных времён (не лучшее ли свидетельство выносливости и предприимчивости человека?), хотя это и противоречит общепринятой теории, по которой человек был вынужден уйти во враждебный мир гор по причине перенаселения равнин.
Чхортен над изображениями козерога ибекса напомнил мне о крестах, которые в Европе часто стоят рядом с памятниками неолита.