Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев
Шрифт:
Меня поразило, что алтари были увешаны самыми невероятными предметами, в их числе была бежевая фетровая шляпа с конусовидным верхом. По словам Лобсанга, эта шляпа принадлежала одному из князей Заскара и надевалась во время церемоний. Мне она напомнила португальские шляпы XVII века — они изображены на гравюрах и картинах той эпохи. Уж не принадлежала ли эта шляпа португальцу Диего, первому европейцу, посетившему Ладакх и дошедшему до Заскара? В одном можно быть уверенным — она не имеет ничего общего с сотнями головных уборов, встречающихся в Гималаях, а ведь только у монахов их несколько видов в зависимости от ранга, а также характера тех или иных церемоний и религиозных праздников, для которых эти головные уборы предназначены.
Согласно обычаю, на алтари ламаистских кумирен вешают самые разные предметы: слоновьи бивни, высушенные запястья, отрубленные у воров. Я даже заметил там коробку из-под кофе, которая в краю, отрезанном от западного мира, наверное, считалась произведением искусства.
Лобсанг со сдержанной гордостью показал мне большие и малые ценности, хранившиеся в главной кумирне, а затем потянул в боковую кумирню, где находилась древняя статуя Лоэпона Дунде, основателя монастыря. У её подножия рядами стояли сотни серебряных масляных ламп и ритуальных чашечек для воды. Стены украшали чудесные фрески, которых, к счастью, не коснулась рука реставратора, а вернее, маляра (о таких подновлениях можно было бы лишь сожалеть).
Я вскарабкался на террасу летнего зала, и у меня захватало дух от панорамы центрального Заскара. Чётко различались место слияния двух потоков и величественная река, образованная ими, которая в густой пене неслась к невидимому ущелью. По долине этой большой реки мы пойдём на следующий день, чтобы встретиться с князем Зангла.
На речной террасе Лобсанг показал мне деревянный гонг, подвешенный на кожаных ремнях к опоре. Он служил для созыва джеше (монастырских бакалавров). Затем Лобсанг легонько дунул в отделанную серебром раковину — звук её был сигналом для общего сбора монахов.
И хотя головокружение у меня ещё не прошло, я не спешил вернуться на отдых под заботливую опеку трёх старушек. Нам нужно было пройти ещё пятнадцать километров. Но не успели сделать и двадцати шагов, как какой-то молодой монах пригласил нас к себе в дом отведать чаю с маслом. Это была уменьшенная копия дома дяди Лобсанга с теми же тремя этажами и кукольной лестницей. Потолки во всех трёх комнатах нависали так низко, что я не мог стоять, выпрямившись во весь рост. Мы провели у молодого монаха около часа. Лобсанг рассказал ему о своём последнем путешествии, сообщил, как привязался ко мне, представив меня как учёного, прибывшего для знакомства с заскарскими деревнями и святыми местами. Такие долгие разговоры служат для обмена информацией, поскольку ни газет, ни радио здесь нет. И именно поэтому всем путешественникам обеспечен радушный приём; их рассказы о событиях на белом свете ценятся куда дороже, чем угощение.
Каждый раз мои собеседники подробно расспрашивали меня о моей родине, благо я владел тибетским языком. Каждый хотел знать, как живут люди у нас, что они едят, есть ли у нас яки и такие же красивые монастыри. На некоторые вопросы ответить было весьма затруднительно, и частенько мои слова звучали странно даже для моих ушей. Я удивлялся тому, как мало можно сказать о западном мире. Я всегда думал, что современные наука и экономика позволили нам создать необычный образ жизни, исключительно «передовой», согласно нашему выражению. Но когда я пытался описать так называемый прогресс, мне удавалось вспомнить лишь ограниченное количество технических и большей частью ненужных вещей (кроме, разумеется, автомобиля, телевизора, телефона, холодильника и электричества). Все эти маленькие чудеса нашего мира никак не влияют на нашу повседневную жизнь, а чаще всего лишь заменяют один из уже существующих элементов комфорта на другой. Как мне говорил мой мустангский приятель Пемба, наша технология есть всего-навсего «хитрая комбинация химических продуктов». Я, конечно, рассказывал моим собеседникам о небольшом аэроглиссере (ещё одна «новинка»), на котором я прошёл вверх по гималайским ущельям, передвигаясь и по воде и по суше. Подробно расскажу об этом путешествии немного позже.
Жизнь в стране, отрезанной от западной цивилизации, не означает полного отсутствия технологического прогресса. Я убедился в этом, когда, покидая монастырь Карша, обнаружил у подножия последних домов интересную машину. Это был приводимый в движение водяной мельницей скребок для производства благовоний из можжевёлового дерева. До сих пор все встреченные мной водяные мельницы приводили в движение жёрнова. В Карше монахи осуществили эксцентричное крепление к лопастному колесу стержня, который прижимал к шероховатому камню полешки можжевельника. Медленное движение сверху вниз приводило к обдиранию влажной массы, которая падала в сито из тонкой ткани. Такое преобразование кругового движения в кривошипное уже само по себе является хитроумным техническим решением. Думаю, заскарцы могли бы создать и другие машины, если бы у них возникла в этом нужда. Их кузнецы, например, умело обрабатывают медь и серебро. Таким образом, у заскарцев есть и ловкость, и умение работать, но нет нужды в создании новых орудий труда.
Лобсанг сказал мне, что монастырь Карша славится своими можжевёловыми благовониями. Но где они берут можжевельник? Пока в долине Заскара мне это растение не встречалось. Правда, в четырёх днях пути к северо-востоку тянулась небольшая долина с немногочисленными деревьями («Лес», — сказал Лобсанг без тени усмешки), среди которых встречался можжевельник с исключительно ароматной древесиной. Масса, полученная вышеописанным способом, смешивается с различными кореньями и высушивается на солнце. При горении она распространяет тонкий аромат.
Оставив позади себя равномерно постукивающую машину, мы отправились в обратный путь к дому Лобсанга. Будь я в хорошей физической форме, я бы мог от души наслаждаться красотами пейзажа и нежными красками заката. Но этот переход оказался сущей мукой. Я едва волочил ноги, а когда останавливался передохнуть, прислушивался к неравномерному биению сердца, уверяя себя, что сердцебиение — естественная реакция на резкий переход к непривычной высоте — четырём тысячам метров над уровнем моря. Но подобная реакция начинала меня серьёзно беспокоить, тем более что я намеревался не только осмотреть четыре провинции Заскара, но и вернуться в Индию самым сложным маршрутом через перевал Шинго-Ла, расположенный на высоте пяти тысяч метров над уровнем моря. А если у меня не хватит сил? Я вдруг вспомнил слова одного кардиолога, сказанные давно: «Когда вам исполнится сорок, придётся забыть о путешествиях!» Тогда мне только исполнилось двадцать шесть лет, и сорокалетний рубеж казался таким далёким… А если врач был прав? В этом году мне стукнуло тридцать девять…
Уже почти наступила ночь, когда я вскарабкался по крутой тропке к дому Лобсанга. Скорчившись у огня, пил горячий чай, находясь в состоянии, близком к отупению. Лобсанг беседовал со своим молодым двоюродным братом, а три старушки суетились, готовя суп из зелёного горошка и цзамбы и приглашая меня присоединиться к трапезе. Я отказался и почти мгновенно провалился в сон, едва помня, что на заре отправлюсь в Зангла на встречу с одним из князей.
Утром не стал нежиться в тёплом спальном мешке. На террасе царил зверский холод. Я машинально застегнул свои мешки, собрал валявшиеся там и сям вещи — фонарь, записную книжку, носки. После уничтожения следов моего пребывания здесь ничто не указывало, что дом служил мне пристанищем целых двое суток. Всего двое суток, а мне казалось, что я пробыл здесь долгую вечность. Всё здесь стало родным! Беззубая улыбка двоюродной бабушки Лобсанга перестала быть улыбкой колдуньи, колдунья превратилась в очаровательную бабусю. Тут же с улыбкой у огня суетилась хромая тётушка Иби, волоча ноги, как актриса какого-то средневекового действа. Всё было прекрасно… Пухлое ото сна лицо родственника Лобсанга, неловко натягивающего на себя длинное платье; разведённая тётка, натыкающаяся спросонья на деревянный столб… Потрескивал огонь, булькала кипящая вода. Мой багаж выволокли на улицу. Неужели пережитое мной было действительностью!..
Я в последний раз спустился к огню, чтобы выпить чашку чая и съесть несколько горстей цзамбы (её вкус поджаренного фундука всё больше нравился мне), а затем снова поднялся на террасу. И опять меня поразила величественная красота долины, окружённой стеной гор. Может быть, я попал на другую планету? Всё, что я видел в Заскаре, было близко к совершенству; всё стояло на своих местах, чудесным образом уравновешивая друг друга.
Ничто не нарушает здесь гармонии человека и природы; природа одевает и кормит его, удовлетворяет все его нужды. Всё совершенно — и лошадь с деревянным седлом, и як, покрытый шерстяным ковром с изображением облаков и гор. Я помог Лобсангу навьючить пони, наслаждаясь спокойным счастьем отбытия.