Заслон(Роман)
Шрифт:
— Водочки бы сюда, — подмигнул Харитонов, — маленькую бы чаплашку. Сухой кус в горле дерет.
— А вы его, Иван Васильевич, чайком размочите, — подавая ему фарфоровую кружку с нарисованными на ней пушистыми ветлами и ветряной мельницей, посоветовала Евдокия.
— От рюмки-другой и я бы не отказался. Да вот комендантша моя, — притворно вздохнул Комаров. — По каким дебрям я ее ни возил, какие лихоманки нас ни трепали, а зеленого змия и на дух не подпускает. Ох и вредная же ты, душа моя!
Он притянул за талию присевшую рядом жену и поцеловал ее в смуглую, с горячим румянцем щеку.
— Да ну тебя, Толь,
Алеша густо покраснел и склонился над тарелкой. Завтра уже никто не назовет его так, как звала, бывало, в детстве мама. Евдокия выходила его от болезни, но дает ли ей это право обращаться с ним, как с мальчишкой?
— Споемте, друзья, — сказал, откидываясь на спинку стула, Анатолий. — Свидимся ли еще, бо зна…
Зеленый дубочек на яр похилився, Молодой чумаче, чого зажурився… Молодой чумаче, чого зажурився, Чи волы присталы, чи с дорожки збився?..Песня лилась легко и свободно, будто эти люди только тем и занимались, что пели вместе, и под растрескавшийся потолок николаевской комендатуры их свело не народное горе, а общее стремление к радости и беспечальной жизни.
Волы не присталы, С дорожки не збився, Батька с мамкой вмерлы, А я не женився…Задумчиво поглаживая отросшую в скитаниях золотисто-каштановую бороду, выводил красивым, сочным баритоном этот припев Харитонов. И только сейчас, глядя на него, Алеша по-настоящему вспомнил, что с Сахалина его вывез этот вот всегда уравновешенный и спокойный человек!
Евдокия разложила на краю стола перед Саней семейные фотографии.
— Это мы с Толиком, ничего интересного… А вот это, — она высоко подняла карточку пожилого человека, с узким лицом и зачесанными назад седеющими волосами, — Анатолия папаня. Видите, георгиевский кавалер, а ростом, этому вот своему сыночке, по плечо!
— Авдотья! Не разглашай фамильные тайны!
— Вот еще! Тут все свои… Это он в мать, товарищи, таким уродился. А характер отцов! Анатолий мой тоже за храбрость на германском…
— Пошла… поехала… Ты бы чайку горяченького согрела, жена!
Евдокия вскочила, провела рукой по его волосам:
— В марте восемнадцатого мой Комаров гамовцев из Благовещенска выбивал. В марте девятнадцатого с калмыковцами на Амуре дрался. В марте двадцатого япошей в Николаевске колошматил. Где мы будем в марте двадцать первого, мой комендант? Куда ты меня завезешь?!
Анатолий не успел ответить. В окно постучали уверенно и властно. Все переглянулись: час был поздний, и от визита в эту пору добра ждать не приходилось. Подойти к окну тоже было небезопасно. Анархистствующие молодчики с некоторых пор распоясались. Могли попотчевать и гранатой. Ни для кого уже не было секретом, что командующий им потворствует и, что было страшнее,
— Ну что вы там затаились, как мыши? Это мы с Ниной. Анатолий, выдь сюда на минуту, если в избу не хочешь пускать!
Комарова с тревогой взглянула на мужа. «Пустяки, ответил он взглядом, — открыто они на мокрое дело не пойдут. У нас же люди».
— Заходите, там не заперто! — крикнул он, подойдя к окну, и обратился к жене: — Ты бы встретила их, Дуся. Посвети в сенцах. Лебедева там, как-никак вы знакомы…
Первым в комнате появился командующий партизанской армией Яков Тряпицын. Он просунулся в дверь как-то боком, окинул сидящих за столом пытливым скользящим в сторону взглядом, насупился и приостановился, увидев тех, кого не ожидал здесь встретить.
— Проходи, Яков, проходи! — сразу же разгадав его настроение, шумно приветствовал позднего гостя Комаров. — Товарищи вот заглянули на огонек. Хочешь чаю?
— С пирогами, — весело пообещала входившая следом за Ниной Лебедевой Евдокия.
— Какие тут чаи, — небрежно отмахнулась белой ручкой начальник штаба. — Мы к Анатолию но делу.
— По делу? Ну тогда раздевайтесь, садитесь. — Комаров недовольно хмурил брови, размышляя, какое дело могло привести их в столь поздний час, накануне его отъезда.
Раздевшись и повесив дошку, Лебедева глянула с чуть приметной гримаской на Комарову:
— А вы, милая Дуся, не суетитесь и идите-ка спать. — Эти слова прозвучали как приказ, но смягчились обворожительной улыбкой. — Вам же завтра чуть свет в поход. Верно? Гости поймут. Не осудят. Все мы здесь солдаты революции, нам не до китайских церемоний, — закончила она воркующим голоском и протянула хозяйке дома руку.
Евдокия тоже улыбнулась, поправила движением плеча соскальзывающий платок, кивнула веем и вышла. Сразу же после ее ухода шагавший из угла в угол Тряпицын заговорил о том, как ловко провел его управляющий американским акционерным обществом Дайер, вызванный им с Орских приисков в Николаевск.
— Я хотел заставить его, как специалиста горнорудного дела, сделать доклад о состоянии разработок недр Нижнего Амура, а он, прибыв в город, метнулся в китайское консульство, под дипломатическую защиту! Ну не сволочь ли, а? Да, нужно немедленно вывозить с приисков все оборудование и продовольствие в Амурскую область!
Анатолий молчал. Обо всем этом было говорено уже не раз. К чему эта прелюдия, если завтра на Орские выступает отряд? Говорил бы прямо, что привело его сюда.
Нина Лебедева, не принимая участия в разговоре, беззаботно вычерчивала причудливые арабески на подвернувшемся листке бумаги, время от времени пытливо вглядываясь в лица мужчин. Она не была красавицей, но ее пышные с золотым отливом волосы и живые, широко поставленные глаза привлекали внимание, а резкость суждений подчас обескураживала. К тому же она была властна, нетерпима к человеческим слабостям, начитана и женственно-лукава. Ее влияние на Тряпицына было безграничным. Обычно невнимательная к людям, Лебедева вот уже около месяца, (с тех пор как заняла должность погибшего Наумова), сама того не замечая, делала мысленную оценку каждому, как бы производя отбор тех, на кого можно будет опереться в трудную минуту.