Заступница - Адвокат С В Каллистратова
Шрифт:
Суд объявляет перерыв, покуда инженер поехал за соседками. Я Юлю спрашиваю:
– Так что за фотография? Откуда?
Юля смущенно очень отвечает:
– Я ее купила... Возле универмага... Там Немирович-Данченко, анфас... Но надо же мне было оправдаться перед соседками... Они бы меня живьем сожрали, если бы узнали, что у меня нет мужа...
– Где эта фотография сейчас?
– У меня дома...
– Поезжай сейчас же! Чтоб фотография была!
Юля привезла, успела. После перерыва суд продолжается. Судья опрашивает свидетельниц:
– Показывала вам истица фотографию?
– Да. Видели.
– Истица говорила, что это ее муж и от него она беременна?
– Слыхали. Говорила.
– А на ответчика похож человек на фотографии?
– Нет, непохож. Такой солидный там был мужчина, пожилой.
Показываю фотографию свидетельницам:
– Эту вы фотографию имеете в виду?
– Да, эту самую. Нам Юля говорила, что это муж ее, что он в командировке, но скоро приедет...
Фотографию кладу судьям на стол:
– Граждане судьи, да это же Немирович-Данченко!
Судья (секретарю): Пиши определение: вызвать в суд как ответчика Данченко Немировича...
– Граждане судьи! Немирович-Данченко - всемирно известный режиссер...
Заседатель: Ну и что, что режиссер?
– К тому же он умер...
Судья (секретарю): Тогда не надо определения, он умер...
Из-за этой фотографии мы с Юлей дело проиграли.
1986 г.
Квартет
В истории с моей клиенткой Любой замешано четыре человека.
Люба дружила с Сашей, родила мальчика. Отцовство Саша не признавал. Суд. У истицы есть свидетели - Маша и Коля. Показывают:
Мы вчетвером в кино ходили, потом зашли в кафе, потом гостили у Саши, пили чай.
Судья: И только чай?
Коля: Вино еще, но мало, одна бутылка - это на четверых-то...
Судья: Ну а потом что делали?
Коля: Мы с Машей на диване сидели, а Саша с Любой - на кровати... И кто-то свет выключил...
Первый заседатель: И долго это продолжалось?
Коля: Я хронометражем не занимался...
Второй заседатель: Для этого пяти минут достаточно...
Судья: Ответчик, а сами вы как думаете, это ваш ребенок?
Саша: Я сомневаюсь. Быть может, мой, а может, и не мой...
Очень убедительно я говорила, что Люба порядочная девушка и трудно допустить, чтобы примерно в то же время она спала еще с кем-либо. Суд решил, что Саша является отцом ребенка Любы. И тут же после суда ко мне подходят эти четверо, и Саша говорит, что я прекрасно дело провела, и приглашает в ресторан, обмыть удачу. Я сказала, что возраст мой уже не тот и пейте без меня.
Через неделю ко мне опять приходит Люба: "Вы знаете, а Саша просит принести ему ребенка показать. И если мальчик на него похож, мы с Сашей, наверное, распишемся..." Ну, я сказала: "В добрый час!" Ребенок оказался похож (так сочли родные Саши)...
С тех пор законы изменились: в наши дни установить отцовство не так-то просто.
1987 г.
Танкист
Вызвали меня по одному делу в Верею. Дело пустяковое. Двое парней, строители, с похожей судьбой (побывали в плену, а потом в лагерях), жили отдельно от семей. Однажды подвыпили и как-то лень им показалось тащиться на другой конец города до общаги, а у крыльца лошадь директора потребсоюза в сани запряжена и никого нет. Парни отвязали лошадь и поехали. Весело, с песнями. Пели громко, не то чтобы очень хорошо (навеселе как-никак), но и не то чтобы уж совсем плохо. Почти доехали, но в пятидесяти метрах от общежития их остановили и взяли под стражу. Теперь шьют "хищение общенародной собственности" - от семи до пятнадцати. Дело на двадцати страничках. Судья меня предупреждает: "Только вы, когда будете выступать, постарайтесь побыстрее..."
– Как это побыстрее? скороговоркой?
– Ну, по-танкисски, по-танкисски...
Зачитали обвинение, парни рассказали, как было; прокурор призвал в целях сохранения общенародной собственности впаять им на всю катушку: сани стоят столько-то, лошадь - столько-то... Я говорю, что о тайном хищении не может быть и речи: ехали открыто, пели, не в деревню, не в лес, не к цыганам, а в общежитие. Ни использовать, ни даже спрятать ни лошадь, ни сани они надеяться не могли, поэтому надо парням засчитать то, что они отсидели во время следствия и отпустить, - они больше не будут. Парни подтвердили, что не будут. Судья все поторапливает, а народные заседатели, старик со старухой (кажется, дотронься - рассыплются), все кивают. Суд удаляется на совещание. Ждем.
Час ждем, два ждем. Парни ждут. Конвой ждет. Семьи ждут.
Совещательная комната на втором этаже. Я выхожу во двор, с пригорка в окно смотрю, судья что-то читает, заседатели сидят с боков и дремлют...
Шесть часов ждали. Наконец выходят. Зачитывают: 7 лет условно. Конвой уходит, жены вешаются на парней, я иду к судье отметить командировку. Спрашиваю: ну, чего вы совещались? Дело в полпальца толщиной! А я, говорит, за двадцать минут приговор написал, дал семь лет, а старики не подписывают. Это что же, говорят, их в тюрьму? За решетку?
– "Не хотите, пишите свой приговор". "А мы не умеем. Ты напиши сам, чтобы их отпустить, тогда мы подпишем..." Вот мы и ждали, кто кого пересидит. Потом, говорит судья, ему есть захотелось, и он подумал: "А пропади оно пропадом!" и приписал "условно". Аккуратно не получилось, мало места оставил. И старики не верят: а что значит условно? их точно отпустят? не посадят?.. Пришлось последнюю страницу переписывать...
Он быстро ("по-танкисски") поставил печать на моей командировке, и мы распрощались.
1987 г.
Надя Рождественская
Когда дядя Гоша вернулся с войны, Надя Рождественская заторопилась к сестре. Трамвай еле тащился по бульвару. Перед Надей стоял военный. Он посмотрел в свою бумажку, потом на Надю и сурово спросил:
– Рождественская?
Надя вспомнила: Сережа когда-то читал Гамсуна, а ведь Гамсун отже оказался фашистом... А еще позавчера мама завернула рыбу прямо в портрет вождя, напечатанный в газете... Сосед мог видеть... Сестру, наверное, теперь тоже... А может быть, уже... Она так и не узнает про дядю Гошу...
– Да, - ответила Надя и встала, прощаясь с домами, с небом, с бульваром. Пассажиры делали вид, что ничего не замечают. Девочки болтали. Бабушка вязала чулок. Из "тарелки" гремел марш... "Знакомые, друзья тоже не заметят, постараются забыть... Нас ждет машина или он поведет меня прямо по улице?.. Но ведь сперва прорабатывают на собрании, чтобы можно было хотя бы проститься с близкими... А я вчера сказала что-то колкое Сереже..."
Военный повернулся спиной и вышел. На остановке было написано: "РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БУЛЬВАР".