Заступница - Адвокат С В Каллистратова
Шрифт:
* * *
В деле 25 томов. Сотни накладных, нарядов. Обвиняются 12 человек в хищении подсолнечника. Софья Васильевна защищает Даурбекова, он - инвалид. Ходит на костылях, трое детей.
Огромный кропотливый труд. Софья Васильевна изучала работы по переработке подсолнечника, консультировалась у специалистов. 25 томов дела! И плюс к этому огромное количество специальной литературы.
Каллистратова: Он не мог расхищать полтора года, ибо работал всего один месяц, временно...
Прокурор: Крупное хищение. Очистка подсолнечника от сора не что иное, как способ скрыть преступление.
Каллистратова: Но есть акт, свидетельствующий об улучшении
Прокурор: А где наряды рабочим на очистку зерна? Их нет. Не очищалось же зерно само по себе - вот неопровержимая улика.
Каллистратова: Нарядов нет и не может быть, потому что очистка автоматизирована.
Прокурор: Пусть даже так, но это еще не доказательство. Сора никакого не было.
Каллистратова: Прошу приобщить к делу наряды на вывоз сора от подсолнечника. Это доказательство?!
Подсудимые оправданы.
* * *
Да, она могла на равных спорить с экспертизой. Упорство и труд принесли ей победу. И так каждый раз. В каждом новом деле - специфические условия производства или быта. Настоящий адвокат - это большой эрудит, человек воистину энциклопедических знаний...
Ю.Поздеев
Честь и талант
Мы идем по мягкому, рябому асфальту, истыканному каблуками. 45 градусов в тени. Ташкент. Июль 1968 г.
Мы - это Софья Васильевна Каллистратова, Владимир Борисович Ромм, Леонид Максимович Попов и я, адвокаты Московской городской коллегии.
Привел нас сюда зов целого народа - крымско-татарского, который от мала до велика в 1944 г. был погружен в эшелоны и в течение одних суток выброшен с родной земли, а затем упрятан в резервациях в Средней Азии.
Правда, в 1968 г. колючей проволоки уже не осталось и семьи воссоединились. Крымские татары, будучи трудолюбивыми, добросовестными и умелыми, обладая высочайшей дисциплиной и отменными моральными качествами, как, впрочем, каждый народ-изгой, стали желанными работниками в любом колхозе или на предприятии и жили зажиточно. Но тоска по родине, по Крыму не оставляла и новые поколения.
Это был один из первых процессов над людьми, вся вина которых заключалась в желании жить там, где жили их предки. И хотя норма закона предусматривала наказание не более трех лет, дело рассматривалось областным судом по первой инстанции на окраине города в обстановке секретности и закрытости. Местные адвокаты, испытывая сильное давление партийных органов и КГБ, либо отказывались от защиты крымских татар, либо становились помощниками обвинения.
Все мы, естественно, жаждали оправдания, понимая в то же время, что это скорее из области фантастики, поскольку такие процессы и их исход программировались заранее.
В этой сложной ситуации во всем блеске развернулся талант Софьи Васильевны Каллистратовой. Она обладала удивительным даром простоты и убедительности. Будучи человеком огромной эрудиции, энциклопедистом, Софья Васильевна не употребляла сложных оборотов, не перегружала речь цитатами. После сказанного ею казалось, что иных слов, иной фразы, иной формы защиты и не могло быть. Вызывало удивление, как эти мысли не пришли в голову тебе самому.
Не секрет, что многие судьи относятся с подозрением к доводам адвоката ("Не обманул бы. Он наговорил, а мне расхлебывать"). Речь Софьи Васильевны всегда вызывала сопереживание, и создавалось ощущение, что это и есть момент истины, который мучительно ищет правосудие, - конечно, честное правосудие.
В одном из процессов Мосгорсуда я сам был свидетелем следующего. После защитительной речи Софьи Васильевны судья объявил перерыв. Адвокат, которому предстояло выступать затем, очень торопился на другое дело. Он вошел в совещательную комнату и стал умолять председательствующего заслушать его побыстрее. Председательствующий с раздражением бросил ему: "Неужели вы думаете, что я могу еще кого-то слушать после Каллистратовой?"
Кто-то из нас сильнее в защитительной речи, кто-то лучше владеет следствием, перекрестным допросом, некоторые предпочитают хозяйственные, технические дела, другие любят эмоциональную канву. Уникальность Софьи Васильевны заключалось в ее универсальности. Она одинаково великолепно проводила дела любой категории, в любой стадии и, что еще более существенно, никогда не повторялась. Если к этому добавить полное отсутствие позерства, манерности и рисовки, абсолютную естественность, прекрасный русский язык, блестящую память, то могу только посочувствовать тем, кому не довелось ее слушать. И ведь не издашь сборника ее речей, так как написанных речей и даже тезисов у нее не было. Как-то я заглянул в лист бумаги, который лежал перед Софьей Васильевной во время произнесения ею защитительной речи. Несколько концентрических окружностей, пара звездочек и четыре фамилии - все. Многотомное дело находилось в голове, со всеми листами, деталями, противоречиями. Все это мгновенно извлекалось в нужный момент без мучительного рытья и поисков и без единой ошибки или неточности.
Я убежден, что и в ташкентском деле переломить волю и запрограммированность опытного судьи помогла нам Софья Васильевна. Условное наказание с освобождением трех человек в зале суда из-под стражи, в том числе и подзащитного Каллистратовой Ахтемова, - успех, по тем временам невероятный.
Члену облсуда Сергееву, рассматривавшему дело, это стоило работы. Когда мы приехали в кассационную инстанцию, с ним уже было кончено.
И сейчас, по прошествии десятков лет, я вспоминаю этот процесс как один из самых радостных эпизодов моей нелегкой адвокатской жизни, во многом потому, что рядом со мной находился замечательный русский адвокат - Софья Васильевна Каллистратова.
Н.Горбаневская
Софья Васильевна Каллистратова
С Софьей Васильевной Каллистратовой я познакомилась осенью 1967 г. Я уже знала, что она защищала Виктора Хаустова, уже читала ее четкую, мудрую защитительную речь. Но одно дело - знать о человеке понаслышке, другое просиживать целые вечера за чаем, за разговорами, как это скоро стало для меня привычным. К Софье Васильевне всегда можно было забежать вечерком без предупреждения, просто проходя поблизости от ее дома. Очень скоро я привыкла бегать на кухню огромной коммунальной квартиры ставить чайник и только всегда спешила скорей вернуться в комнату, чтобы не пропустить ничего из ее рассказов.
У нас тогда как раз начался период увлечения "буквой закона", мы постоянно и справедливо ловили власти на уклонении от этой буквы, на нарушении законов в ходе процессов. Особенно вопиющими были для нас нарушения, допущенные во время суда на Галансковым и Гинзбургом. Но я на всю жизнь запомнила слегка ироничное замечание Софьи Васильевны по поводу нашего юридического энтузиазма. Не помню точного звучания ее слов, передаю только их общий смысл. Она сказала, что по сравнению с уголовными процессами судьи на политических ведут себя еще очень прилично: если бы мы только знали, какое чудовищное пренебрежение к этой самой "букве закона" царит в процессах по уголовным делам.