Затаив дыхание
Шрифт:
В ту роковую минуту отец заново покрывал кухонные шкафы желто-коричневой краской.
— Она называется «Под растрескавшуюся кору». Твоя мама выбрала, — подчеркнул он. — И ручки тоже.
Он показал Джеку комплект шарообразных ручек «под фарфор», на каждой красовалась маленькая цветущая веточка. Ручки еще предстояло привинтить к дверцам и ящикам. Джек выразил готовность заняться ими утром. Отец посмотрел в окно и сказал:
— Хороша нынче погодка!
Будто не он только что пришел с улицы. Наверно, все еще в шоке от происшедшего, подумал Джек. Отец всегда был низкорослым и застенчивым — точь-в-точь
Они рано сели ужинать рыбными котлетами с картофельным пюре из супермаркета и зеленым горошком из морозилки. Джек предложил было заказать что-нибудь в китайском ресторане, но отец настоял на домашней еде: стряпня, по его словам, помогает ему сохранять рассудок. Хотя мать была ирландских кровей (а может быть, именно по этой причине), родители всегда были убежденными баптистами; они до сих пор чураются спиртного и только на Рождество позволяют себе рюмочку-другую сладкого шерри. Ему тоже не повредит, если он на денек воздержится от алкоголя, решил Джек. Порции были скромные: родители всегда ели помалу. В их кухоньке Джек чувствует себя великаном, он неприлично быстро поглощает пищу и украдкой дочиста выскребывает тарелку. У его ног сидела и самозабвенно мурлыкала Минкс, недавно поселившаяся в доме пестрая кошка.
— А теперь сладкое, — объявил отец; его тарелка осталась почти нетронутой. — Немножко напоминает «ангельское наслаждение». Такой легкий заварной крем. Помнишь? Ты его очень любил. Со вкусом манго или гуано. Или со вкусом лайма и красной сливы «Виктория».
— Со вкусом не гуано, а гуавы.
— Верно, верно. А это новый десерт. За всем не уследишь. Состав то и дело меняется. А эти мятные конфеты я купил твоей маме на годовщину нашей свадьбы, — он указал на коробку, стоявшую на каминной полке. — Она их почти и не пробовала.
— Распробует, когда выйдет из больницы, — заверил Джек.
Его вдруг бросило в пот. Хотя на улице даже не начинало смеркаться, в кухне горела неоновая лампа: окно выходит на север, и дневного света здесь всегда не хватает. Выкупив дом у местной власти, родители сменили на стенах кафель. На каждой плитке — сильно увеличенное изображение крышечки с гофрированным краем от бутылки «швепса». Смелый выбор, подумал Джек, почти в духе Уорхола [98] . Никаких признаков того, что в доме живет слепой человек.
98
Энди Уорхол (наст, имя Андрей Вархола; 1928–1987) — американский художник, дизайнер, продюсер, писатель, коллекционер.
— Знаешь, папа, мне кажется, дела у мамы идут на лад.
— Пожалуй, если учесть, что с ней стряслось, — ответил отец, отправляя в рот очередную порцию крема. Джек силился вспомнить, сколько отцу лет. То ли семьдесят пять, то ли семьдесят семь… На стене, как раз позади отцовской головы, кривовато висит выцветший табель Джека за восьмой класс. Они, видимо, собираются вставить в рамки и развесить все его школьные регалии. «Нам за тобой не поспеть», — шутливо говаривала мать.
— Пока остается только ждать, — сказал Джек, стараясь отделаться от навязчивого видения — мать летит из окна, и ее тело, ударившись о крышу пристройки, шлепается на плитки двора.
— Да уж, тут ничего не поделаешь.
Где-то в доме задребезжал звонок. Отец, большой любитель технических новинок, завел себе радиотелефон и (в точности как сын) забывает его в самых неожиданных местах. Сообща они отыскали трубку в гостиной, под папкой «Радио таймс», на считаные секунды опередив автоответчик. Каждый звонок мог обернуться погребальным звоном, и оба нервничали. Оказалось, звонит Милли.
— Здравствуй, дорогая! — произнес отец.
Джек ловил едва слышные модуляции ее голоса. Милли говорила все, что подобает в таких случаях. Гостиная крохотная — если раскинуть руки, даже не распрямляя пальцев, достанешь до стен; у любимой охотничьей лошади Ричарда Дюкрейна стойло примерно того же размера. Да весь родительский дом свободно уместился бы в любом из огромных буфетов эпохи Тюдоров, что стоят в Уодхэмптон-Холле. Кстати, они с Милли должны ехать туда на выходные. Джек внутренне обрадовался: очень хотелось передохнуть, насладиться зрелищем буйной зелени. Несколько минут спустя отец протянул ему трубку.
— Привет, Джек, — деловито сказала Милли; видимо, еще не отошла от поездки в Кендал. — Твой папа рассказал мне последние новости про Мойну. Они радуют. На автоответчике тебе оставили странное послание.
— Мне?!
— Тебе, тебе. Я прослушивала сообщения, и оно было среди прочих. Какая-то женщина, похоже, твоя знакомая. Постой, я где-то записала… Черт! Не могу найти ту бумажку. Имя шикарное, то ли Карен, то ли Кристина, а может, даже Зантея. Извини. Я устала нечеловечески. В поездах полный кошмар.
— Да ладно. Я такой не знаю.
— А она тебя знает. Говорит, ты должен ей позвонить как можно скорее. А, вот, нашла. Кай-ия. Память у меня совсем ни к черту. Даже близко не похоже на Зантею. Вот она, старость. Кай-ия. Правильно я записала или нет — одному Богу ведомо.
— Не важно. — Джек старался говорить вяло и безразлично, как Дастин Хоффман в фильме «Выпускник», но у него физически перехватило горло. — Это все? Извини, в больнице надышался черт-те чего. И духота там жуткая.
— Тебе знакома какая-нибудь Кайия?
Джек, словно размышляя, поднял глаза к потолку: полистироловые плитки, как в мелкотравчатой конторе. Они крайне огнеопасны. И вдобавок токсичны. Теперь, скорее всего, запрещены.
— Что-то не припомню, — наконец, вымолвил он. Заготовленный двойной блеф поблек и стерся из памяти, словно неудачный набросок.
— Может, из Эстонии?
— Из Эстонии?
— Она сказала, что звонит Каийя из Эстонии. Звучит очень романтично.