Затаившийся
Шрифт:
– Мистера Уорнера. Адама. Я еще не знала его имени. Они приехали вчера вечером. А сегодня с утра мы ушли рано, никто еще не проснулся. Ночь выдалась долгой. Мы с Дестини спали вместе на раскладной кровати, а Кларк – на диване. Больше никогда не буду арендовать такой крохотный коттедж. Втроем здесь негде развернуться.
– Когда вы вернулись с прогулки, – продолжаю я, – то увидели мистера Уорнера?
Тереза кивает.
– Да. Он стоял на лужайке перед коттеджем, кричал, чтобы я вызвала полицию. Он
– Что именно он сказал? – спрашивает Монтроуз.
– Что его жена пропала, – говорит она. – Что кто-то ее похитил.
Она резко оборачивается к Кларку, который раскачивается на канате над водой: «Осторожно! Ты чуть не толкнул Дестини!»
Светловолосый мальчик оборачивается к нам: «Прости, бабуль!»
Я замечаю, что Адам все еще говорит по телефону. Он ходит взад-вперед, поглядывая в нашу сторону, как цепной пес, мечущийся из стороны в сторону. В какой-то момент он поднимает руки к небу и оборачивается ко мне.
– Найдите ее! – говорит он. – Сделайте же что-то!
Мы пытаемся, думаю я. Показываю жестом, что мы скоро к нему присоединимся.
– Вы говорили с Софи? – спрашиваю я у Терезы.
Та качает головой.
– Может, ночью вы слышали что-то из их коттеджа? Хоть что-то примечательное?
Она снова качает головой: «Я всегда сплю с берушами. Иначе в одной постели с Дестини никак не уснуть. Она любит поболтать даже во сне».
К нам подходит Кларк. Его губы вымазаны фруктовым льдом.
– А я кое-что слышал, – говорит он.
Я и забыла, какой острый у детей слух.
– Что ты слышал, Кларк? – спрашивает Тереза.
– Дестини разбудила меня, чтобы я дал ей попить. Было поздно. Я принес ей стакан воды и лег обратно и, пока я пытался уснуть, услышал какой-то шум. Потом захлопнулась дверь. Завелся мотор. Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Свет не горел.
– Что это был за шум, Кларк?
Подросток смотрит на меня непонимающими глазами: «Не знаю. Просто шум».
Да уж, очень полезно.
– Чей-то голос? – уточняет Монтроуз. – Или что-то еще?
Кларк смотрит наверх.
– Нет. Скорее как будто что-то упало, – говорит он. – Или как будто дверь ударилась о косяк. Не знаю. Просто шум.
Кларк старается, как может. Не так-то просто описать случайный звук, раздавшийся посреди ночи, если это не выстрел.
– Ты помнишь, когда это было? – спрашиваю я.
– В смысле во сколько?
– Да, – говорю я. – В котором часу?
– Поздно, – отвечает Кларк. – Было совсем темно. Наверное, где-то после двух. Дестини обычно просит пить примерно в это время.
– Она все еще так делает? – спрашивает Тереза, когда речь заходит о ее внучке.
– Да, – отвечает Кларк совсем не с детской усталостью. – Каждую ночь. Можно мне еще фруктового льда?
Тереза не возражает: «Возьми своей сестре и Обри».
– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.
– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.
Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.
Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.
Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.
– Как поживает горох? – спрашиваю я.
Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».
Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.
Я представляюсь.
– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.
– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.
– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.
Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.
Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.
– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.