Затерянный мир (илл. Л. Фалина)
Шрифт:
И мудрость эту изрек действительно, я. Говорю это со всею возможною скромностью. Конечно, теперь, когда всякий в достаточной мере осведомлен об этих происшествиях, вся эта история кажется ясной и понятной, ко тогда она, право же, не была так ясна вследствие своей новизны. Как бы то ни было, меня вдруг осенила все объясняющая мысль.
— Яд! — крикнул я.
И в то время, как я выкрикивал это слово, мне припомнились все утренние происшествия, рассказ лорда Джона про буйвола, мой истерический плач, вызывающее поведение профессора Саммерли. Вспомнил я также странные события в Лондоне, волнение в парке, бешеную езду шофера, ссору на кислородном заводе. Теперь мне все стало ясным.
— Разумеется! — воскликнул я еще раз. — Это яд. Мы все отравлены.
— Совершенно верно! — сказал Челленджер
Все мы глядели друг на друга в немой оторопи. Ни у кого не нашлось возражений.
— Посредством психического самовоздействия можно подавлять в себе эти симптомы и наблюдать их, — продолжал Челленджер. — Но я не могу предположить, что эта способность развита у вас всех так же сильно, как у меня, так как тут сказывается различие наших дарований. Во всяком случае свойство это наблюдается в изрядной степени у нашего молодого друга… После короткой вспышки темперамента, которою я так напугал свою служанку, я сел и принялся обстоятельно рассуждать сам с собою. Прежде всего я принял в соображение, что ни разу еще не испытывал ни малейшего желания хватать за икры кого-нибудь из моих домашних. Потребность эту надо было, следовательно, признать ненормальной. И сразу же мне открылась вся истина. Я несколько раз пощупал себе пульс и констатировал превышение нормы на десять ударов и ускорение моих органических рефлекторных движений. Мне удалось, — когда жена моя сходила по лестнице и я уже собирался спрятаться за дверью, чтобы испугать ее диким ревом, — мне удалось, говорю я, подавить в себе это желание и поздороваться с нею прилично и спокойно, как всегда. Тем же способом удалось мне совладать со странной потребностью загоготать гусем, и когда я позже вышел из дому, чтобы велеть подать автомобиль, и застал Остина за его смазкой, то я во-время заметил, что уже занес кулак, чтобы сыграть с ним такую штуку, от которой бы он, несомненно, последовал примеру экономки. Тогда я положил ему руку на плечо и приказал во-время подать автомобиль, чтобы отвезти меня к вашему поезду. Вот и теперь я чувствую непреодолимое желание ухватить профессора Саммерли за его безвкусную, нелепую бороду и сильно дернуть его голову вперед и вниз, а между тем — вы видите — я способен идеально сдерживать себя. Берите с меня пример!
— У меня это, по-видимому, выразилось в рассказе про буйвола, — сказал лорд Джон.
— А у меня — в футбольном матче.
— Вы, пожалуй, правы, Челленджер, — сказал спокойно Саммерли. — Я должен согласиться, что мое призвание — скорее критиковать, чем констатировать, и что меня не так-то легко склонить на сторону новых взглядов, особенно когда они так нереальны и фантастичны, как в данном случае. Однако, обдумывая как следует утренние события и вспоминая нелепое поведение моих спутников, я готов поверить, что тому виною какой-то возбуждающий яд.
Профессор Челленджер весело похлопал своего коллегу по плечу.
— Мы делаем успехи, — сказал он. — Мы положительно делаем успехи!
— А теперь, коллега, — спросил скромно Саммерли, — какого вы, скажите, мнения о данном положении вещей?
— Если позволите, я скажу по этому поводу несколько слов.
Он сел на свой письменный стол и, свесив свои короткие толстые ноги, стал покачивать ими.
— Мы являемся свидетелями страшной катастрофы. На мой взгляд, пришел конец света.
Конец света! Невольно мы обратили взгляды в сторону большого полуциркульного окна и увидели прелестный летний ландшафт, широко раскинувшуюся цветущую долину, красивые виллы, уютные крестьянские дома и спортсменов на площадках для гольфа. Конец света! Как часто мы слышали это слово! Что оно может претвориться в действительность, что оно означает не только совершенно неопределенный во времени момент, а напротив — данное время, наше «сегодня», — это была уничтожающая, отчаянная мысль. Все мы были словно парализованы и молча ждали продолжения речи Челленджера.
Его необыкновенно внушительная личность и внешность сообщили его словам такой вес, что мы на это время забыли всю его грубость и чудаковатость, и он в своем величии казался нам стоящим в стороне от обыкновенных смертных. Затем вернулось — по крайней мерено мне — утешительное воспоминание, что дважды с того времени, как мы вошли в комнату, он корчился от смеха. Я подумал, что ведь и для психического расстройства должны быть пределы. Катастрофа не могла быть столь грозной и столь близкой.
— Представьте себе виноград, — сказал он, — покрытый микроскопическими вредными бациллами. И вот садовод обрызгивает его дезинфицирующим средством. Может быть, он хочет очистить виноград. Может быть, ему нужно место для новой, менее вредной бациллы. Как бы то ни было, он его погружает в яд — и бациллы исчезают. Судьба так же поступает с солнечной системой, и вскоре бацилла-человек, маленькое смертное насекомое, которое извивалось и корчилось на поверхности земной коры, будет удалено из бытия посредством стерилизации.
Снова все стихло. Вдруг пронзительно зазвонил телефон.
— Одна из наших бацилл пищит о помощи, — сказал он, мрачно смеясь. — Они начинают понимать, что продолжение их существования не составляет одного из основных условий бытия вселенной.
Он вышел из комнаты на несколько минут. Я помню, что во время его отсутствия никто не проронил ни слова.
— Управляющий ведомством здравоохранения в Брайтоне, — сказал он, вернувшись. — Симптомы сильнее обнаруживаются почему-то в приморских местностях. Наше высокое местоположение, 700 футов, представляет, стало быть, преимущество. Люди, по-видимому, поняли, что в этой области я первый специалист. Вероятно, это результат моего письма в «Таймсе». До этого я говорил с мэром одного захолустного городка. Вы ведь слышали этот разговор. Он, по-видимому, чрезвычайно дорожит своей жизнью, и мне пришлось поставить его на надлежащее место.
Саммерли встал и подошел к окну. Его худые, костлявые руки дрожали от волнения.
— Челленджер, — сказал он настойчиво, — положение слишком серьезно для препирательств. Не думайте, что я сколько-нибудь намерен раздражать вас вопросами. Я вам их все же поставлю, потому что в ваши предположения и доводы, может быть, все-таки вкралась ошибка. Солнце сияет ясно, как никогда, в небесной синеве. Мы видим луга и цветы и слышим птичий щебет. Люди развлекаются на площадках для гольфа, а работники в поле молотят хлеб. Вы утверждаете, что им и нам предстоит уничтожение, что этот летний день является, быть может, последним днем, которого ждет уже так давно человечество. На чем же вы основываете свое чудовищное утверждение? Насколько нам известно, — на незначительном уклонении от нормы спектральных линий, на слухах об эпидемии на Суматре, на необыкновенном возбуждении, которое мы как будто заметили один у другого. Этот последний симптом обнаруживается не настолько сильно, чтобы мы не могли его преодолеть силою воли. Вы должны объясниться с нами по-товарищески, Челленджер. Мы ведь однажды уже стояли вместе перед лицом смерти. Скажите же прямо, как обстоит с нами дело и каким рисуется вам наше будущее.
Это была хорошая, сердечно сказанная речь, и в ней чувствовался стойкий, сильный характер, скрывавшийся за угловатостью и резкостью старого зоолога. Лорд Джон встал и пожал ему руку.
— Так думаю и я, — сказал он. — Теперь вы должны сказать нам, Челленджер, какая судьба нас ждет. Мы не робкие трусы, как это вам должно быть известно. Но так как мы приехали с намерением немного у вас погостить, а узнали, что на всех парах несемся навстречу страшному суду, то это не мешало бы все же несколько пояснить. Какая грозит нам опасность, как она велика и что мы сделаем, чтобы предотвратить ее?
Прямой и стройный, освещенный солнечными лучами, струившимися в окно, стоял он, положив руку на плечо Саммерли. Я лежал в кресле с окурком сигареты в зубах и находился в том сумеречном состоянии духа, когда особенно отчетливо воспринимаются впечатления. Вероятно, и это было новой стадией отравления; все безотчетные импульсы исчезли, уступив место чрезвычайно тусклому и в то же время зорко наблюдающему психическому состоянию. Я был только зрителем. Я чувствовал себя так, словно все происходящее вокруг нисколько меня не касается. Я находился в обществе трех сильных, смелых мужчин, и наблюдать их поведение было необыкновенно интересно.