Затишье перед бурей
Шрифт:
Я тут же спросил об этом у моего Вергилия.
– Это электричество, мистер Клеменс, – ответил он мне с улыбкой.
И тут я сопоставил все мной увиденное: огромные железные корабли, быстроходные самодвижущиеся лодки и повозки, а также электрический свет, и вежливое, но не подобострастное поведение югороссов, обладающих невероятным могуществом, а также то, что Эндрю успел прочитать еще не написанного мной «Гекльберри Финна»… В голове как будто что-то щелкнуло…
Не так давно у меня возникла идея новой книги. Представьте себе, что янки из Коннектикута вдруг попал, скажем, в древнюю Грецию. Или в Древний Рим. Или во времена короля Артура, что нам, выходцам из Британии, гораздо ближе… Я еще не начал писать эту книгу, но время от времени возвращался
«А что, если югороссы точно так же провалились в прошлое? – подумал я. – Хотя нет, правильнее было бы сказать “ворвались”, как полиция врывается в разбойничий притон».
И тогда я прямо спросил у канцлера Югороссии:
– Мистер Тамбовцев, скажите, вы пришли к нам из будущего, как…
– Как ваш янки из Коннектикута? – улыбнулся он.
– Вот вы и попались… – со смехом ответил я. – Эту книгу я даже не начал писать.
– Мистер Клеменс, – уже серьезно заговорил он, – книга у вас получится замечательная. Равно как и книга о приключениях Гекльберри Финна. А насчет того, откуда мы – можете ли вы дать честное слово, что будете держать все рассказанное вам в тайне?
Подумав секунду, я торжественно сказал, как в далеком детстве, проведенном в городе Ганнибал, что в штате Миссури:
– Честное индейское, мистер Тамбовцев!
– Хорошо, – сказал он, – вы умный человек, и я расскажу вам всё. Но только не здесь. Давайте доберемся до моего кабинета.
Первое, что меня поразило в кабинете канцлера, это были книжные шкафы со стеклянными стенками, за которыми теснились сотни томов. Пожалуй, в Америке не часто увидишь такое изобилие печатного слова. Мы уселись в мягкие кресла, стоявшие по обе стороны низенького журнального столика, и канцлер Тамбовцев начал свой рассказ.
Вряд ли он рассказал мне даже малую толику всей той истории, но и от того, что я узнал от него, я долго не мог прийти в себя, очнувшись лишь тогда, когда мистер Тамбовцев налил мне рюмку водки. Осушив ее одним глотком, как меня когда-то учили русские в Крыму, я сказал:
– Мистер Тамбовцев…
– Зовите меня Александр, – мягко поправил он меня.
– Хорошо, Александр, – ответил я, – тогда и вы зовите меня Сэмом. Александр, а о чем мне можно будет писать в «Нью-Йорк Геральд»?
– Пишите про все, что увидите, Сэм, кроме того, что я вам рассказал, – ответил он, – это не для печати. Я рассказал вам все это только потому, что знаю ваши убеждения и верю, что вы не захотите повторения той истории.
– Да, – сказал я, – но, Александр, что стало ее причиной?
– Деньги, – кратко ответил он, – точнее, та ситуация, когда жажда наживы оказалась важнее верности слову, чести, совести и милосердия. Америка в двадцать первом веке совсем не христианская страна, хотя ее политики то и дело сыплют цитатами из Библии.
– Фарисейство в чистом виде, – вздохнул я и добавил: – Но, Александр, у меня к вам есть один вопрос…
– Спрашивайте, – коротко ответил он.
Я немного замялся, потом заговорил.
– Александр, – сказал я, – мне довелось быть в этом городе несколько лет назад, когда он был еще столицей Османской империи. Теперь я вижу его иным, когда он стал югоросским Константинополем. Сегодня это совсем другой город. Дома остались прежними, но люди в нем совсем другие. Вы навели тут жесточайший порядок, полицейские, или, как у вас их называют – «gorodovye», стоят буквально на каждом шагу. Но при этом никто не выглядит забитым или несчастным, а все довольны. Почему?
– Понимаете, Сэм, – ответил мне Тамбовцев, – бывает порядок ради порядка, а бывает порядок ради людей. У нас как раз такой случай. Городовые стоят на каждом шагу, это да. Но пока не происходит ничего криминального, они ни во что не вмешиваются. Мы за этим строго следим. Если вы заблудились – смело подходите к любому и спрашивайте дорогу. Вам ответят со всем возможным тщанием.
– Хорошо, – сказал я, – запомню. Но, Александр, куда делись все эти воры, нищие попрошайки, грабители и убийцы, которыми город был переполнен в мой прошлый визит?
– Знаете, Сэм, – канцлер Тамбовцев на минуту задумался, – когда мы высадились в тогда еще турецком Стамбуле и взяли в плен самого султана, вся эта публика, огорченная подобным развитием событий, по своему обычаю тут же принялась громить христианские кварталы города и убивать иноверцев. Адмирал Ларионов приказал нашим солдатам немедленно остановить погром и резню. Для наведения порядка было разрешено применять любое оружие, за исключением, пожалуй, только тяжелых пушек.
– И вы их всех… – с некоторым испугом спросил я, признавая, впрочем, в душе необходимость таких жестких мер при столь трагических обстоятельствах.
– Ну, не совсем всех, – ответил Тамбовцев, – но самых кровожадных и буйных – точно. Потом, когда Черное море было окончательно очищено от остатков турецкого флота, к нам на помощь прибыли греки из России, по большей части служившие в русской армии. С их помощью мы смогли создать из местных жителей отряды Национальной гвардии, совместно с которыми окончательно взяли под контроль город и окрестности. С их помощью мы и начали наводить тот самый образцовый порядок, который вас так удивил. Одновременно КГБ разыскивало сбежавших участников погрома, на чьих руках была кровь невинных жертв. После суда и приговора они попадали туда, куда им была единственная дорога – на виселицу. И это даже было гуманно – ведь родственники убитых ими людей хотели их, как это у вас называется – линчевать. Тогда, поняв, что прежней жизни уже для них не будет, разбойники и убийцы стали переправляться через Босфор, ища спасения в тех землях, на которые еще не распространилась наша власть. Вместе с ними бежали и чиновники бывшей султанской администрации. Многие так торопились унести ноги, что, прихватив золото, бросили на произвол судьбы свои гаремы. Золото им, впрочем, чаще всего увезти не удалось. На приграничных таможнях нажитое взятками и грабежами имущество и ценности конфисковались. Беглецам оставляли лишь небольшую сумму на обзаведение имуществом на новом месте жительства. Что же касается их брошенных жен, то мы взяли этих несчастных женщин с их детьми, оставшихся без кормильца, под свою опеку. Сходите в наш военный госпиталь – он тут рядом, – в нем живут те из них, что не нашли еще себе нового мужа или же подходящую работу.
– Александр, у вас что, и женщины работают? – удивленно спросил я, подумав, что у меня уже есть темы для двух, нет, даже для трех статей. Работающие женщины – это ведь тоже такое дивное диво, про которое будет интересно прочесть американским читателям.
– Да, работают, – кивнул мне канцлер Тамбовцев, посмотрев на часы, которые он носил не в кармане, как это принято, а на запястье левой руки. – А теперь, Сэм, давайте пойдемте, пообедаем, и вы все увидите сами.
Обед в правительственном ресторане при дворце Долмабахче был восхитительным, хотя и состоял из блюд, мне решительно незнакомых, за исключением, пожалуй, шашлыка, который я уже пробовал в гостинице. Прислуживали нам прелестные девицы в длинных черных платьях, украшенных кокетливыми кружевными белыми фартучками. В основном это были девушки в восточном стиле. Но среди них были и красотки вполне европейского вида, и даже одна мулатка. Ах, эти опущенные долу глазки, отстраненные, но в то же время доброжелательные выражения на милых личиках. А уж когда во время перемены блюд твоего плеча, как бы ненароком, касается тугая женская грудь, и тебя обдает легким ароматом духов… Нет, об этом непременно надо написать.
Во время обеда Александр то и дело называл мне названия блюд: это – русская солянка, это – турецкий шашлык из баранины в гранатовом соусе, а вот это – русский торт по-киевски.
И когда та самая очаровательная мулатка принесла нам крепкий турецкий кофе, к которому я стал относиться намного лучше после вечера, к нашему столику подошел человек средних лет в темно-синей форме.
– Вы разрешите? – спросил он. – Мистер Клеменс, позвольте вам представиться – адмирал Ларионов, Виктор Сергеевич. Очень рад видеть вас в Константинополе. Давно хотел с вами познакомиться поближе.