Затишье
Шрифт:
Ради нее-то и сидел здесь сегодня обер-лейтенант Бендорф, и только теперь, обсуждая ее дела, Винхарт выхватил из пачки бумаг ваше письмо.
Бертин вскочил, как ужаленный, и чуть было не тряхнул за плечи Винфрида, что в условиях военной дисциплины могло бы сравниться с землетрясением.
— Значит, слухи, которые у нас разнеслись, имели под собой совершенно реальную почву?
— Нет, — ответил Винфрид, — дальнейшее существование зарядной команды действительно утратило смысл. Об этом подполковник Винхарт коротко и ясно заявил Бендорфу, который приехал с намерением все-таки отстоять право своего парка на существование. «Но, — сразу же прибавил подполковник, — если строения, в которых работала зарядная команда, можно разобрать без ущерба для дела и части их использовать на другие цели, то из людей я не отдам ни единой души. Разумеется, — без улыбки поправился он, — это лишь так говорится. Не я — его превосходительство ни одного солдата никому не отдаст».
— Конечно, — так же серьезно подтвердил обер-лейтенант Бендорф.
— Фронт растянулся, как резина, и с каждым днем растягивается все больше. А если еще начнутся проклятые дожди… Вы уже были здесь в марте, когда у меня сапог увяз в грязи и никакими человеческими силами его нельзя было вытащить?
Никто не рассмеялся. Топкая почва Вердена, вязкое месиво, бездонное и ледяное, в числе прочих обстоятельств содействовало спасению осажденного города.
— Я ничего хорошего не жду, Бендорф, — сказал вдруг подполковник, и лицо его было не таким красным, как всегда, и не выражало всегдашней энергии. — Людей нечем будет кормить, а лошадей и подавно. И тогда ни у тех, ни у других не хватит силы сдвинуть с места тягач. За полевые пушки я не тревожусь. Они сами справятся. Но чем мы будем питать все наши стапятидесятимиллиметровые орудия и гаубицы? В каждом снаряде почти сорок пять килограммов, — прибавил он, точно говоря сам с собой.
— Узкоколейки, — заметил обер-лейтенант Бендорф, и взгляд, которым он посмотрел на подполковника, выражал симпатию. — Наши дорожно-строительные отряды проложат их. — Он умолк, так как в комнату вошел вестовой, положил перед подполковником папку, подождал, покуда начальство поставило свою подпись на трех бумагах, и на цыпочках удалился.
— Вот именно, — ответил Винхарт. — Поэтому спокойно ликвидируйте зарядные команды и распределите людей по дорожно-строительным отрядам. Мы согласуем наши действия с саперами. Но людей вы сохраните. Вы, а не этот Янш и не саперы. Ибо рано или поздно, как только наладится связь между батареями, мы займем ваших людей новой работой, приятной, чистой, почетной работой. — И в ответ на вопросительный взгляд Бендорфа, обеспокоенного каскадом эпитетов, в которых явно звучала ирония, подполковник пояснил:
— Собирать неразорвавшиеся снаряды. Чертова работа, но ее необходимо сделать, и она будет сделана.
— Разумеется, — подтвердил Бендорф.
В этом «разумеется» переплелось, как в узле, много разных мыслей и чувств. Использование неразорвавшихся снарядов было связано с рядом процессов, опасных для жизни. «Неразорвавшимися» мы называли неприятельские снаряды, которые в большом количестве лежали на местности. Прикасаться к ним строго воспрещалось; хотя они и не обязательно взрывались от прикосновения, но такая вероятность существовала. «Только глянь косо на такую штуковину, и она сразу угодит тебе в физиономию», — говорили наши солдатики. Все же по внешнему виду дистанционных трубок можно было распознать наиболее опасные «штуковины» и изолировать их. Германия в ту пору уже не могла позволить себе такую роскошь, чтобы на полях сражений ржавели столь ценные боеприпасы, заброшенные к нам пушками неприятеля. С другой стороны, в вагоны разрешалось грузить только те снаряды, которые сами не могли взорваться.
— Обер-фейерверкер Кнаппе — подходящий человек для этой работы, а вашим зарядникам уж придется понюхать пороху. Ничего не поделаешь, — спокойно пояснил старик.
Бендорф кивнул. Когда свистит шрапнель и рвутся снаряды, пахнет порохом. Это обстоятельство существенно… для выживших.
— В ближайшие дни я у вас буду и посмотрю, как идут дела. Мне надо установить расположение ваших батарей, не очень ли они разбросаны. А кстати навещу сынка. Вы ведь знаете.
Бендорф знал. Младший сын подполковника Винхарта служил командиром отделения полевой артиллерии, расположенной в Кайетском лесу. Старший, Фридрих-Карл Винхарт, выполнял свой служебный долг на Востоке. Где именно — об этом не говорилось. К счастью, оба были живы.
— Кланяйтесь полковнику Штейну. Я предупрежу о дне приезда, но никаких приготовлений, хорошо? — прибавил он грозно. — Не то всем попадет. А что делать с вашим солдатом, я еще подумаю. Пожалуй, распушить и уволить в отпуск, — сказал он, пожимая Бендорфу руку. — Все-таки как-то неловко становится, когда представишь себе, что этот человек — землекоп.
— Удивительное совпадение, черт возьми, — молвил Понт. Он поднялся, подошел к висевшей на вешалке шинели и достал кисет с табаком. — Как необъяснимо все переплетено! Если назвать это случаем, то мы, быть может, закрываем глаза на некую едва заметную особенность…
Бертин, шагавший по комнате из угла в угол, остановился.
— …имя которой — общественные взаимосвязи, — задумчиво сказал он. — Точно так же, например, в шахматной партии общее число всех возможных ходов в конце концов ограниченно, и то же самое — в сочетании нот, составляющих мотивы и мелодии.
— Ни один ткач не знает, что он ткет… — мечтательно сказал Познанский, неподвижно глядя на падавший из окна мягкий свет.
— А теперь давайте дальше, Бертин, — сказал Винфрид, настойчиво усаживая друга на его место и пододвигая к нему резной, тонкой работы ящик для сигар, взятый из шкафчика Лихова. Это был подарок от командующего соседним австрийским участком фронта, благородное изделие императорских табачных фабрик.
Бертин с интересом рассматривал ящик, долго нюхал лежавшие в нем сигары, потом, взяв одну, благоговейно произнес ее название — «Грациоза», отрезал кончик и чиркнул зажигалкой.
— Сердечно благодарю, господин обер-лейтенант, — сказал он, делая первые ароматные затяжки. — Благодарю за одно и за другое. За эту живительную траву и за ваши воспоминания о Шарль-вилле. К сожалению, позднее Бендорф вел себя не столь благородно, о чем речь пойдет ниже. Мне он всегда нравился. Его доброжелательное отношение к солдатам было общеизвестно. Правда, когда тучи сгустились… Но опережать события — это прием драматургов. Шекспир работает предвестниками, ведьмами, ворожеями. Наш брат рисует одно за другим, кладет штрих за штрихом, как живописец пишет картину. Еще действует зарядная команда, а за ней уже следует отряд звукоулавливателей. Раньше, чем колокол пробьет полдень и суп задымится на газетных листах, заменяющих скатерть, я успею кончить мой рассказ.
— Мы, конечно, пообедаем вместе, — сказал Винфрид. — Никаких возражений. На обед сегодня кабанье мясо. Приготовлено мастерски.
Член военного суда Познанский добродушно покачал головой, водя двойным подбородком по воротнику мундира.
— Меня увольте, дорогой друг. К черному кофе я приду непременно. А затем вношу предложение: поедемте сегодня на часок в зимний лес.
Винфрид повернулся к Бертину.
— Отряд звукоулавливателей, говорите?
Бертин даже усмехнулся.
— Это будет рассказ о том, как Глинский надеялся избавиться от меня, а я — от него и как из этого ничего не вышло, к великому сожалению обеих сторон.
Глава шестая. Отряд звукоулавливателей
— Едва представился случай избавиться от меня, как Глинский взялся за дело. Был август, начало или середина месяца. Но Глинского постигла трагическая, как сказали бы греки, неудача. Судьба, «ананке», казалось, приковала нас друг к другу для взаимной погибели, как Гамлета к королю Клавдию. А как было бы хорошо для нас обоих — точно рюмка доброго коньяку — да и для всей роты, если бы он мог сбагрить меня куда-нибудь. Этого желчного человека с зелено-желтым цветом лица и рыхлыми мясистыми щеками легко мог хватить удар от волнений, которые я причинял ему.