Затмение: Корона
Шрифт:
Но остальные, те, кто бормотал Le Maire de Quoi лишь про себя, понимали, что алкаша им в живых больше не увидеть. Те, кто настроился мысленно зарегистрировать его отсутствие.
Толпа разрасталась, заполняя площадь до краёв и перетекая в соседние улицы. Торренс очутился в середине толпы. Камбон всё трепался, представляя Ларусса. Торренс так и не выучил французский как следует, но отдельные фразы разбирал... подобно мифическому фениксу поднимет нас из пепла... надежда Франции... и вот перед вами: Фредерик Ларусс!
Проплаченные зеваки разразились восторженными аплодисментами, остальные
Ларусс и Камбон кивнули друг другу и расцеловались в обе щеки. После этого Камбон отступил, а Ларусс начал речь. И свершилось маленькое чудо: стоило ему ступить на подиум, как фигура его словно бы приковала взгляды, чуть сфокусировала их на себе. Словно Торренсу нацепили на нос корректирующие близорукость очки. Что-то изменилось в том, как Ларусс выглядел, что-то настолько неуловимое, что и не сформулируешь, если тебя спросят. Вполне можно было подумать: А я и не понимал раньше, какая у этого человека харизма...
Это включились установки голографической коррекции естественного облика Ларусса. Скрытые проекторы будто вознесли его в воздух и окружили светящимся ореолом. Он указал на огромный экран с изображением Триумфальной Арки.
— Это, — сказал он по-французски, — стало достоянием истории. Но оно же станет и памятником для завтрашнего дня. Арка воздвигнется снова, более величественной, нежели в первом своём воплощении, образуя неразрывную цепь с прошлым. Символизируя возрождённое будущее.
Работы по восстановлению Арки уже начались. Сперва кое-кто осмеливался ворчать, что-де такая бессмысленная растрата ресурсов и людской силы неуместна, когда ещё не восстановлены дома, не развёрнуты полевые госпитали и не налажено снабжение продуктами легионов городских бомжей. Тысячи и тысячи парижан ютились в разрушенных домах, времянках и палаточных городках, а иногда и просто на улицах, плывя хламом по течению войны.
Но Партия единства, возглавляемая Ларуссом, идеологическая преемница лепеновского Национального Фронта, заткнула глотки ворчунам и настояла, что Триумфальную Арку необходимо восстановить. Националистам позарез требовался символ, укоренённый во французской истории.
Её пока ещё не отстроили. Британские неофашисты основательно утрамбовали Арку егернаутами: это знали все.
Интересно, подумал Торренс, как они намерены разрешить такое противоречие в мозгах, членососы херовы?
Спустя миг Ларусс ответил ему:
— ...коммунистические террористы из так называемого НС уничтожили Арку, угнав для этой цели наступательные орудия Второго Альянса. Предательство это, впрочем, не стоит относить на счёт французов: их наняли новосоветчики, вознамерившись подорвать наш дух...
Какая простая ложь.
Коммунистические террористы. В НС попадались партизаны, сторонники подлинной Французской Республики, которых бы восковой бледностью пробило, услышь они сейчас, как их коммунистами обзывают. В НС и коммунисты участвовали, впрочем, а ещё — анархисты, либертарианцы, христианские демократы и консерваторы всех мастей.
Торренс смотрел на Ларусса и чувствовал это на собственной шкуре. Аккуратный захват личности, осторожное колдовство. В фигуре Ларусса, в его выговоре, жестах, визуальном образе было что-то, разработанное управлявшей голографическим оборудованием программой. Нечто, вызывающее животную потребность подчиняться ему. Доверять ему, следовать за ним, яростно истреблять несправедливость
Торренсу пришлось отвернуться. Но он знал, как нужно реагировать. Когда Ларусс выдавал особо зажигательную фразу, Торренс вскидывал руки в воздух вместе с толпой, которой, в её неподдельном энтузиазме, уже не нужны были проплаченные зазывалы, и орал:
— Pour la France! [5]
Глаза его, однако, смотрели в сторону. Он ожидал сигнала.
Полковник Уотсон с доктором Купером прошли по холодному, отделанному в старинном стиле коридору Отеля-де-Виль и оказались в административном медиацентре. Уотсон считал барочный интерьер остальных кабинетов чрезмерно пышным и предпочитал ему утилитарный, можно сказать, выскобленный нервный центр администрации; тут ему становилось легче. Назойливое чувство сопричастности истории его оставляло. Белые керамоконсоли, безотказные мониторы, жужжащие мейнфреймы внушали Уотсону ощущение электронной преемственности, непрерывной связи с зарождавшейся империей его мечты, его жизни.
5
Во имя Франции! (франц.).
Уотсон, глава европейского департамента Второго Альянса, был высокий, плотного сложения англичанин, старше средних лет, лысеющий и краснощёкий, энергичный; двигался он резкими, отточенными движениями, властными, как его непроглядно-чёрная униформа ВАшника, но держался так, чтобы внушать подчинённым уверенность начальственным оптимизмом.
Облик Купера, бледной немочи с молочной пенкой волос, резко контрастировал с видом полковника; недавно разменявший тридцатку лет альбинос был худощав, попеременно впадал в уныние и болезненную живость, а носил исключительно лабораторные халаты тоскливого серовато-белого оттенка, причём подвёрнутые запятнанные рукава выдавали, что одежда эта ему по крайней мере на полразмера велика.
Уотсон искренне полагал, что дурновкусие в одежде выдаёт внутреннее естество. Двое терпеть не могли друг друга и с натугой переносили необходимость взаимодействовать; по их походке это чувствовалось.
Уотсон с явственным облегчением стряхнул Купера и торопливо обменялся рукопожатиями с начальником своей службы безопасности, которого звали Клаус. Остальные безопасники и техники работали за консолями. Уотсон принял предложенный чай в голландской фарфоровой чашечке, расписанной на китайские мотивы, после чего принялся отвечать на дружеские приветствия, неизменные подколки и похлопывания по плечам.
— С возвращением, полковник! Вам итальянские харчи уже так осточертели или тамошние тёлочки не дают?
— Я много недель уже думаю, какая из этих причин важней, Чэз!
Купер с холодной отстранённостью клинициста смотрел, как резвятся остальные. Наконец Уотсон отставил пустую чашку, передав её порученцу, и вернулся к доктору. Улыбка его увяла.
— Итак, доктор Купер, каково положение дел?
Уотсон прибыл из Орли в бронелимузине. Туда он прилетел с Сицилии, где уже несколько недель надзирал за восстановлением коммуникационного центра и европейской штаб-квартиры ВА. Он оторвался от хода здешних работ, а пока его не было, Клаус, Шпенглер и совет директоров одобрили испытания модификаторов публичного образа Ларусса. Уотсон отнёсся к их решению скептически.