Затворник
Шрифт:
Рассветник снова вроде как послушал, посмотрел кругом, привязал коня и пошел вперед - осторожно, ничего не говоря, только поманив остальных взмахом руки. Пила, уже привыкнув к такому обращению, следовал позади всех.
Прислушиваясь, поглядывая по сторонам и останавливаясь через два-три шага, Рассветник провел маленький отряд около полсотни обхватов. Потом он чуть приподнялся на цыпочках, вытянул голову, словно что-то в траве заметив...
– Клинок, поди-ка ко мне.
– Негромко позвал он - Остальные стойте на месте.
Вдвоем они отошли еще на пару шагов, и остановились, разглядывая что-то
– Да...
– донесся до Пилы приглушенный голос Клинка - Нагадил так нагадил... Гляди: его пометка, точно...
Пила, почти вне себя от охватившего его тихого отчаяния и страха, двинулся было к ним, но тут на плечо ему опустилась тяжелая как балка рука. Пила оглянулся - рядом с ним, хмуро глядя маленькими глазками в рыжих ресницах, стоял Коршун.
– Постой, парень! Нам с тобой лучше здесь подождать.
– сказал, а вернее - предупредил он. Пила повернулся к Молнию с Клинком, но подойти уже не пытался.
– Дела, брат... тем временем говорил Рассветник товарищу - Что будем делать?
– А ты что думаешь?
– переспросил Клинок.
– Думаю, гнать за ним надо, пока след не простыл, не то уйдет.
– Солнышко садиться, его время приближается.
– как будто возразил Клинок.
– Считаешь, может глаза отвести?
– Может. Да и не все мы знаем, что он может. Надо обряд готовить, пока он нас не почуял, как ты его сейчас. Если унюхает, да еще на ночь глядя - так запутает...
– Думаешь, еще не заметил? Зачем тогда кожу сбрасывает?
– спросил Рассветник.
– Он и в горах уже досыта нагадил, и за горами, поэтому и сбрасывает. За этим и взял провожатого.
– Да, за этим и взял, для чего ж еще! Дорогу эту он и так знает, как жаба свое болото. Зачем бы ему еще нужен был провожатый...
Пила слушал, и ужас его все усиливался оттого, как зловеще звучали слова княжьих людей, и оттого, что чем дальше он слушал их, тем больше путались его мысли.
– Поди-ка сюда, пильшик.
– позвал его наконец Рассветник. Пила подошел...
В траве перед ним, округлив распахнутые в небо вытаращенные глаза, раскрыв рот, в который уже проникла усеявшая щеку и подбородок муравьиная свора, в закоченевших кистях сжимая комья земли вперемешку с травой, лежал на спине их с Краюхой сегодняшний суровый гость-проезжий. Лоб у него как будто был вымазан чем-то черным. Присмотревшись, Пила понял, что это кожа обуглилась дочерна от сильного ожога.
Теперь он уже совсем ничего не понимал. Ровным счетом ничего.
– Этот к вам приезжал?
– спросил его Рассветник.
Пила кивнул.
– Этот... Этот, но... Он чего?
– Мертвый. Не видишь что ли!
– негромко сказал Клинок, переводя свой недобрый исподлобный взгляд от тела на Пилу.
Пила посмотрел на Клинка, затем назад, где поодаль стояли Коршун и Вепрь. Все глядели на него, не произнося ни слова, и молчание это было таким же пугающим, как давешние невнятные речи.
– Не он это...
– прошептал Пила, подумав, куда клонят княжьи люди - Не мог Краюха... Не мог он его... Да и зачем ему... Не он...
– Знаем, брат-пильщик.
– прервал Рассветник - Знаем, что не он, об этом и говорить нечего. Только тебе от этого не легче. Брата твоего уже нет в живых.
– Как нет...
– Разбивайте ночлег, друзья. И готовьте обряд.
– Сказал Рассветник во всеуслышание, а затем обернулся снова к Пиле:
– Послушай, Пила. Ты прости, что мы тебе сразу не сказали все, как есть. Мы сами, видишь, думали, что может быть, еще обойдется, только вышло как вышло, и ничего уже не сделать. Твой младший брат умер днем на этом месте, хотя его ноги до сих пор ходят, и глаза глядят...
– Как это?
– удивился Пила.
– Ты Ясноока помнишь, конечно.
– Затворника, что ли? Колдуна в Стреженске?
– Да. Слышал о его подручных, злыднях?
Пила кивнул.
Кто в Горюченском Городище не слышал о залыднях! Хоть они там и не появлялись ни разу, но молва о них разлеталась и далеко. Как они величали друг друга между собой, Пиле никто не сообщал, да никто из простых людей, наверное, и не слышал. Вслух их все называли честными господами, а тайно, вполголоса, от ненависти и тошного бессилия, прозвали злыднями. Были они из всех слуг затворника самыми доверенными - все важнейшие дела колдун поручал только им. И если злыдень появлялся в каком-нибудь ратайском городе, то все уже знали, по чьему поручению он прибыл. Без воли Ясноока они вообще не покидали княжеского двора в Стреженске, а по его приказу добирались в самые отдаленные края, творили его волю и действовали всегда от его имени. На это Ясноок дал своим ближним слугам большую колдовскую силу. Страх перед ними был столь же сильным, как страх перед самим затворником, черным князем ратайской земли.
– Так вот, - продолжал Рассветник - из них, злыдней, один сегодня приехал к вам в городище. Приехал в обличии человека, дух которого он убил много дней назад, а в тело вселился. Теперь то же самое он сделал и с твоим младшим братом, вселился в него, а старое обличие, пустое мертвое тело, бросил здесь. Понимаешь?
– Понимаю.
– сказал Пила - Теперь понимаю.
Что творилось сейчас у него в голове и в сердце - пером не описать.
У него не было никакого доверия к словам этих людей, свалившихся невесть откуда. Да и говорили они вещи небывалые. Между тем мертвым Краюху Пила не видел, представить, что злая колдовская сила истребила в нем дух и завладела телом - не мог, и смерть брата не могла быть для Пилы чем-то очевидным. Однако человек, с которым Краюха уехал утром, лежал здесь бездыханный с выпученными глазами, по следу его шли вооруженные княжеские люди...
И вдобавок звучало имя Ясноока...
Не оставалось уже сомнения - Краюха вляпался во что-то теперь уже действительно страшное - может быть, даже страшнее, чем подрядиться в провожатые к бенахскому разведчику. Но чем было это что-то...
Ощущение не возможной, а уже случившейся беды, пугали парня вдвое больше прежнего. Незнание и непонимание этой беды увеличило ужас в десять раз. Собственная беспомощность - обессиливала: будь у Пилы возможность как-то все исправить, как угодно, хоть самому сложив голову, он бросился бы, не размышляя. И страх, и тоска по родичу уступили бы место немедленному действию для его спасения. Тогда и задумываться было бы не о чем - руки сами бы взяли бы верх над головой... Но нечего было сделать. От этой бесполезности самого себя, и тело отказывалось двигаться, и разум словно заволокла муть.