Затянутость во времени. Документальная повесть о событиях второй чеченской кампании
Шрифт:
– Выхожу! Ии-и! Не стреляй!
– Руки вперед! Выходи! – рявкнул Макс.
Из темноты проема показались две руки, а затем и сам мужичонка. Едва выбравшись на верхнюю ступеньку, он шлепнулся на четвереньки и низко опустил голову, толи в молитве своему богу, толи моля солдат о пощаде. Он был одет в изрядно поношенный цивильный костюм. Курчавые всклокоченные волосы. Невысокий и щуплый, на вид около сорока. Он продолжал голосить и кланяться, хлопая ладонями об землю.
– Тихо. Не ори. – Приказал Святой. – Лежать, – он одной рукой провел по бокам и по спине мужичонки. Ему никогда не доводилось обыскивать людей, но много раз видел это в американских фильмах. Но это было не кино, а жизнь, которая здесь очень легко и быстро могла перейти в настоящую, а не киношную смерть.
– Кто такой? Что ты там делал?
– Ии-и! Не стреляй! Не убивай! Ничего не делал. Никому ничего не делал!
– Кто еще в подвале?
– Не надо! Мать… Мать! – вдруг навзрыд запричитал, протягивая руки солдатам.
– Мать! Она болеет! Не надо, не стреляй! – в его глазах стояли слезы.
Николаев видел руки этого человека с узловатыми пальцами и кожей, огрубевшей от тяжелой физической работы. Он видел мольбу в его глазах и страх, но не за свою жизнь – это был страх мужчины за кого-то, и этот кто-то находился в подвале.
– Надо проверить. Я пошел, – решил Святой.
Жутко было спускаться те несколько ступенек, что вели в подвал. Он понимал, какую великолепную мишень на фоне светлого дверного проема из себя представляет. Одним порывистым движением сбежал вниз и отпрянул в сторону. По контрасту с ярким солнцем весеннего дня, в подвале была темень. Святой ждал, когда глаза привыкнут. Услышал шорох. В отступающем мраке шевельнулась какая-то куча. Немного пообвыкнув, он увидел, что находится в небольшой комнате. В центре на каком-то возвышении, видимо деревянном топчане, зашевелился ворох тряпья. Оттуда показалось сморщенное лицо старушки, ей было уже много лет. Беззубый рот пытался что-то прошамкать, но Денис ничего не понял. Но тут ее слезящиеся глаза рассмотрели Николаева, увидели в его руках оружие, и в них вспыхнул ужас. Старушка, что есть силы, замахала сухонькими ручками.
Святой повернулся и медленно поднялся наверх, мотнул головой и сказал мужичонке:
– Заходи.
Закрыл за ним дверь и набросил сохранившуюся щеколду. Потом пояснил Максу:
– Никого. Только мать-старушка. Наверное, батраки. Хозяин оставил охранять и порядок поддерживать.
– А может он боевик?
– Ты руки его видел?
– Видел. Нормальные руки, непарные – одна левая, другая правая.
– Мозолистые они, рабочие руки. С такими руками людям не нужна война.
– Рабочие… А ночью возьмет автомат и, будет шмалять по блокпостам.
– Ну а это дело уже не наше – это политика. Пошли. Голос взводного слышу.
Они осторожно, прикрывая друг друга, вышли через заднюю калитку.
– А вон и наши, – обрадовался Макс.
– Где?
– На 10 часов, метров 50, в садике. Перекуривают.
– Хорошее дело, пошли, поможем.
Это был вовсе не перекур. Привалившись спиной к дереву, нервно затягивался только взводный. У его ног лежал Ромка-колдун. Лежал на спине, лицо его было закрыто шапкой. Рядом сидел Костик со странно оголенной ногой до колена и как-то глупо улыбался, трогая себя за ногу. Пулеметчик Прист со своим вторым номером Пашкой, Серега снайпер. Леха Швец и Связь залегли чуть выше – по гребню холма в нескольких метрах друг от друга и вели беспрестанный огонь вниз по склону. Святому с Максом достаточно было беглого взгляда, чтобы понять случившееся. Костик был ранен в ногу и теперь, получив укол промедола, был просто пьян. Промедол был у каждого – выдавали перед выходом по два шприц-тюбика строго под роспись. Этот наркотик применялся в случае ранения для снятия болевого шока. И вот теперь Костик, который никогда не употреблял ничего крепче чая и даже не курил, от одного кубика промедола просто захмелел и, пьяно улыбаясь, призывал Макса потрогать пулю, которую можно прощупать под кожей в районе колена.
Святой подошел к Колдуну. Опустился на колени и убрал с его лица шапку. Мертв. Поднял взгляд на взводного. Понятно – психует. Весь на нервах. Ничего, сейчас пройдет.
Действительно. Затоптав окурок, лейтенант встряхнул головой.
– Николаев, Связь вызвал бешку для эвакуации. Погрузите Колдуна и Костю.
– Как это было?
– Как-как! Не видишь – прямое попадание в глаз! – рявкнул взводный и, вскарабкавшись наверх, присоединился к остальным.
Денис посмотрел на неживое, синюшное лицо Ромки и только тут заметил на нижнем правом веке закрытых глаз маленькое коричневое пятнышко. Порывисто сунул руку под голову и тут же выдернул и обтер об траву – затылка не было.
Ромка – солдат срочной службы прибыл к ним меньше месяца назад. Тут же заслужил уважение всех «стариков». Простой без выкрутасов парень из российской глубинки. Он был молчаливый и улыбчивый, его не надо было подгонять и два раза о чем-то просить. Он каким-то своим внутренним чутьем понял особенности быта и отношений во взводе и плавно влился в коллектив. Он делал все молча и с улыбкой, загадочной, как у Джоконды. За это философ Костик Москалев и дал ему кличку – Колдун, которая сразу к нему прилипла.
Позже, много позже, примерно через месяц, который по меркам войны равен бесконечности, разведчики узнали о доармейской жизни Ромки Колдуна больше.
Сопровождать цинк с телом погибшего домой должен кто-то из подразделения. С Ромкой отправили еще не совсем окрепшего после ранения Дим Димыча и Николая Фомина со 2-го взвода.
Родом Колдун был из-под Ярославля. Из села в нескольких километрах от райцентра. Как добирались они туда, как на узловых станциях не хотели перегружать «груз 200», как бегали с документами и материли железно-дорожнее начальство, Дим Димыч позже живописал очень образно.
В райцентре их встретил уже предупрежденный райвоенком, выделил машину и сопровождал к дому, где жили Ромкины родители. Калитку открыла мать, спокойно выслушала, в чем дело и спокойно сказала, что, мол, нет, ребята, вы ошиблись. Это не мой Ромка, мой сынок жив и недавно письмо прислал. Документы и убеждения военкома действия не возымели. С работы пришел отец и тоже спокойно, улыбаясь, объяснял, что это ошибка и такого не может быть. Просто потому, что не может быть вообще. Начали собираться соседи, родственники. Никто не верил. Чуть ли не угрозами заставляли «забирать гроб и уезжать, пока сами живы».
Тем временем, Дим Димыч перекуривал во дворе и разговорился с подвыпившим дядей Ромки. Тот рассказал, что Ромка один ребенок в семье. Рос очень тихим и спокойным мальчиком, любил клеить модели самолетов и кораблей, все время сидел дома и даже ни разу не целован, по мнению дядьки. Очень мечтал получить водительские права, когда получил, то ровно через три дня призвали в армию, так попользоваться и не успел.
Мать с отцом стали настаивать на вскрытии цинка. Они все не могли поверить и хотели видеть тело сына собственными глазами. Доводы военкома и Дим Димыча, что со дня гибели прошло уже больше двух недель, что все это время гроб находился в тепле, не подействовали. Вскрытие назначили на утро следующего дня.