Заур. Я тебя украду
Шрифт:
Мне показалось или… Или я ощутила у себя между ног его эрекцию? Будто он прижался ко мне стояком и больно давит им в промежность. Нет. Мне не показалось. Этот гребаный псих возбуждён!
— Слушай меня внимательно, шлюха долбаная! Завтра же ты увольняешься из клуба, и чтобы я больше тебя не видел! Ты поняла меня?! Смотри мне в глаза, шлюха! Смотри! — рявкнул в лицо, сжимая пальцами мои щеки до боли. — Если не уйдёшь из клуба, я вышибу тебе мозги! Поняла меня?! — дышит часто, рвано, глаза горят безумием и яростью.
—
Он с силой содрал меня с капота, на мгновение зачем-то прижал к себе и, рыкнув, оскалился.
— В твоих интересах больше не попадаться мне на глаза, а то я, клянусь, раздеру тебя в клочья! — отшвырнув меня от себя прямо в снег, быстро сел в машину и, шлифанув колёсами, сорвался с места.
Я сжалась в комок, поджимая под себя ноги, закрыла лицо руками. Холодный снег обжигал ноги, обтянутые тонкими джинсами, но холода почти не чувствовала.
— Мамочка… Прости меня, мамочка… Я не хотела такой жизни… Не хотела, мам, — и закричала из последних сил, срывая голос. Закричала так, что закружилась голова, и стало больно в горле. А ответил только ветер, который, швырнув мне в лицо охапку снега, заставил замолчать.
Легла на спину, посмотрела в небо. Темно. И очень холодно. Я не чувствую, но знаю, что холодно. Начинается метель. Если сейчас закрою глаза, меня здесь просто заметёт. А Марианка? Как она будет одна? Нет… Нельзя засыпать. Нельзя. Нужно встать.
Конечности будто судорогой свело. Я закрыла глаза, сжала кулаки. Сейчас встану. Только немножко отдохну и встану. Почувствовала, как замедляется сердцебиение и становится тепло. Мне очень спокойно, и больше не хочется плакать… Но в следующее мгновение слышу вскрик дочери:
— Мамочка! Мамочка, вставай!
И рывком, со стоном от боли в окоченевшем теле поворачиваюсь набок, встаю на колени.
— Я иду, малыш. Мамочка идёт к тебе.
ГЛАВА 11
— Рано ты сегодня… — тётя Нина застыла в дверном проёме кухни, когда увидела меня, оседающую под стеной. Окоченевшая, уставшая, измученная, я едва отыскала в себе силы захлопнуть за собой дверь. — Что случилось?! — нянечка бросилась ко мне, ловко оторвала от пола, где я на полном серьёзе уже собиралась вырубиться. — Ну-ка! Давай, девочка, вставай. Пойдём-ка на диван, ну?
— Спасибо, — я опустилась на мягкий диван, где Марианка любит спать днём и… Не выдержала. Разревелась, дав волю слезам и истерике.
— Ну тихо, тихо. Что случилось, а? Тебя кто-то обидел? Что сделали?
Я обняла Марианкину мягкую игрушку, прижала её к груди, вдыхая родной запах, и закрыла глаза.
— Никто. Я просто… Устала.
— Как же! Устала она! А нос разбитый – это что, тоже от усталости, да? Знаешь что, девочка! Чем
— Тёть Нин, ну вы что?.. Я просто…
— Я не хочу слышать твои оправдания! Ты не должна так возвращаться домой! Посмотри, в каком ты состоянии? Словно всю ночь тебя истязали! Это что за время такое, что девочку так бьют и мучают?! — тут тётя Нина слегка перегибала, и мне пришлось усадить её рядом с собой.
— Потише, тёть Нин. Марианку разбудите. Я не хочу, чтобы она видела меня такой…
— Ладно. Ладно, я спокойна. Но ты больше туда не пойдёшь, слышишь? Не хватало ещё, чтобы однажды так убили. Не пущу больше! Вот чуяло моё сердце, быть беде… А Мариаша вообще до поздней ночи уснуть не могла. Всё плакала. Мамочку звала.
Я закрыла глаза, снова прокручивая в голове события уходящей ночи. А ведь я могла не вернуться домой. Он мог меня убить. Я уверена, ему ничего не стоит нажать на курок и пустить мне пулю в голову. Вот так вот запросто. Просто потому, что я ему не понравилась. Или, наоборот, понравилась. Просто захотелось причинить мне боль, унизить, растоптать, запугать. И он это сделал.
— Ваша взяла. Больше туда не пойду, — потому что тогда он точно меня пристрелит. Если пули не пожалеет. А то и вовсе забьёт ногами, как скотину. Вышвырнет где-нибудь в лесу и на следующий день забудет даже моё имя. Если он вообще его знал. — Холодно как-то, тёть Нин. Окно, что ли, открыто?
— Да нет, тепло дома. Это ты вся окоченевшая. Давай-ка чаю тебе заварю горячего.
— Спасибо…
Пару минут тётя Нина гремела посудой на кухне, а затем вернулась и присела напротив.
— Ты бы это заканчивала. А то так однажды домой не вернёшься и всё. А у тебя дочка маленькая. Кому она будет нужна, кто ей поможет? В детдом заберут – это ладно. А лечение как? Ты вон сколько прошла с ней, сколько всего позади. Совсем немного осталось, говорит же тот доктор твой иностранный, что она идёт на поправку. А если с тобой что случится, то всё насмарку, понимаешь? Всё!
Укуталась в плед, пахнущий Марианкиными любимыми конфетами, и сразу стало так тепло, так уютно.
— Говорю же вам, не вернусь туда больше. Не потому, что не хочу. Не могу.
— Может, оно и к лучшему? Ты девка-то красивая, может… Может, любовника себе найдёшь, а? Ну а что? Приезжим профурсеткам за жильё да тряпки можно, а тебе нет? Всяко лучше, чем там, куда каждую ночь уезжаешь. Я вот передачу одну смотрела, они как сыр в масле катаются. Побрякушки дорогие себе скупают килограммами. А ты каждую ночь туда ездишь, еле-еле на лечение хватает.