Зауряд-врач
Шрифт:
Кем был хозяин тела? Не знаю. Его присутствия я не чувствую, и это хорошо. Раздвоение личности не лечится. Вторая сторона этой ситуации – неизвестность. Человек живет в обществе. У него есть имя и фамилия, родственники и друзья, профессия и работа, наконец. Знаний об этом у меня никаких. Ну, и что дальше? Как жить?
Размышления прерывает скрип двери. В комнату входит молодая женщина. На ней белый передник с красным крестом на груди, под ним – платье до пят, на голове белая косынка с красным крестом. В одной руке – швабра, в другой – ведро. Поставив ведро на пол и прислонив швабру к стене, женщина принялась полоскать тряпку.
Вместе с девушкой в комнату ворвался запах хлорки. Издалека донеслись стоны. Больница? Я присмотрелся к уборщице. Девушка, совсем юная. Круглое лицо, не сказать, чтоб красивое… Фигура рыхловатая, с фитнесом не дружит. Косынка на голове скрывает волосы, цвета не разглядеть. На ногах какие-то допотопные башмаки.
Отжав тряпку, уборщица шлепнула ее на швабру и стала тереть пол. Запах хлорки усилился. В мою сторону девушка старательно не смотрела. Это почему? Дождавшись, когда она, склонившись, сунула швабру под мой топчан, я тронул ее за плечо.
– Девушка?
Ответом был визг – громкий и заполошный. Бросив швабру и едва не сбив ведро, уборщица вылетела из палаты. Что с ней? Я выгляжу страшно? Долго думать не пришлось. Послышался топот, и в палату ворвалась толпа. Ну, насчет толпы мне показалось. Гостей оказалось трое: мужчина в белом халате и с такой же шапочкой на голове и еще двое в военной форме с фуражками на головах. Последней явилась знакомая уборщица. Она замерла у дверей, не решаясь пройти дальше.
Подбежав к топчану, гости уставились на меня.
– З-здравствуйте! – прохрипел я. В горле будто наждачкой прошлись.
Не отвечая, мужчина схватил мою руку и приложил пальцы к лучевой артерии. Некоторое время слушал пульс. Затем бросил руку, наклонился и заглянул мне в глаза. После чего приложил тыльную сторону ладони ко лбу.
– Ничего не понимаю! – сказал минутой спустя. – Пульс частый, но хорошего наполнения, температура повышена, но немного, зрачки в норме. Живой?
– А был мертвый? – поинтересовался я.
– Вроде, – сказал он и смутился. – Принесите стул! – бросил спутникам. Один из них выбежал и вернулся со стулом. Врач, а это был он, сел и достал из кармана какую-то деревяшку. Приложив ее одной стороной к моей груди, к другой приник ухом. Я смотрел, не веря глазам. Слуховая трубка врача! Видел такую в интернете. Древность дикая. Это куда меня занесло?
Посмотрел на врача. На вид – лет пятьдесят. Морщины, седая бородка клинышком. Халат стянут на спине многочисленными завязками. Они и на шапочке позади. Это где ж такое носят?
Завершив слушать, врач убрал трубку. Задумчиво посмотрел на меня.
– Что вы помните?
– Ничего, – признался я.
– У вас был аппендицит, гнойный. Пока довезли с передовой, он лопнул. На повозке растрясло.
Передовая? Повозка?
–… Перитонит, безнадежная ситуация, но я решил оперировать. На фронте затишье, раненых мало, – он почему-то смутился. – Операция прошла хорошо. Вас отнесли в палату и поручили сиделке. Вечером она прибежала и сообщила, что вы перестали дышать. Я поспешил за ней и убедился, что все так. Пульса не было, как и дыхания. Признал смерть…
Он кашлянул.
– Ночь, мертвецкая закрыта, не желая подымать шум, я велел отнести вас сюда. Это кладовая, – он кивнул в угол в сторону уже виденных
– Я живучий.
– Соглашусь! – кивнул он. – Хотя странно. Как вас зовут, помните?
– Нет.
– Чин, полк?
– Нет.
– Кислородное голодание мозга, – кивнул он. – Некоторые участки отмерли. Значит, смерть все же была. Клиническая… Голова болит?
– Нет.
– Будем наблюдать, – сказал он и встал. – Вас отнесут в палату.
Он глянул на санитаров. Один из них выскочил наружу и вернулся с носилками. Те оказались деревянными. Между двух жердей натянут брезент. Убожище! Меня взяли за плечи и ноги и переложили на носилки, предварительно укутав в простыню. Санитары взялись ручки. Врач двинулся к двери.
– Доктор! – окликнул я его. – Так кто я?
– Совсем память потеряли? – покачал головой он. – Вольноопределяющийся Могилевского полка седьмой пехотной дивизии Валериан Витольдович Довнар-Подляский.
Приплыли…
– Бачу[7] барин на нарах ляжыць и енчыць[8]. Кепска[9], думаю. Я – да вунтера, так, вось, и гэтак. Вунтер да ахфицера пайшов. Той и кажа: вязите у лазарэт. Пока тялягу знайшли, каня запрэгли… Ды и ехать тут десять верст. Привезли – а барын у непритомнасци[10]. Памрэ, думав. Але доктар добры, выратавав[11].
Федор умолкает и сворачивает цигарку. Закуривает. Махорка, но запах приятный. Федор (себя он зовет «Хведар», с ударением на последнем слоге) – сослуживец моего донора. Проведать пришел. Не сам – офицер послал. Хочет знать: как там подчиненный? Федор рад. Десять километров отмахал, но нисколько не огорчен. Уйти с передовой для солдата радость. Лазарет расположен на окраине села, а в нем – лавки. Можно забежать и чего-нибудь купить. Ах, да, лавка…
Лезу в карман и достаю бумажник.
– Держи, братец! – сую Федору червонец. – Благодарю.
Глаза его загораются. Десять рублей – большие деньги. Пусть берет – у него дети. Федор об этом сразу сказал – не спроста, ясно. Хитроватый белорус. Пусть. Деньги у меня есть, верней, у Довнар-Подляского. Не могу привыкнуть, что я – это он, но придется.
– Как там в роте?
Федор прячет купюру, сдвигает фуражку на затылок. По лицу видно: говорить в лом. Ему бы лавку. Но сбежать сразу неудобно – денег дали.
– Герман не турбуе[12], сядзиць тиха. Ну, и мы гэтак…
Киваю. Речь Федора льется плавно. Понимаю через раз: говорит по-белорусски. Ну, так полк Могилевский… По идее должен понимать – сам местный, но это донор. Сам я в Белоруссии не бывал – как-то не довелось. Федор увлекся и машет руками. Подпоручик Розен, субалтерн-офицер[13] роты, избил какого-то солдата – застал спящим на посту. Но солдат рад – это лучше, чем под суд. Пару зубов выбили – ерунда. Его благородие, командир роты, штабс-капитан Ермошин, мордобой не одобряет. Но он запил и не выходит из блиндажа. Денщик таскает ему водку. Ходит за ней в село – там у него лавочник знакомый. Федору сказал, что деньги у благородия кончаются, скоро протрезвеет. Скорей бы! Командир хоть и строг, но нижним чинам морды не бьет. Розена же хлебом не корми, дай в рыло сунуть. Пока капитан пьет, он главный в роте. При Ермошине присмиреет…