Зауряд-врач
Шрифт:
– Но я все же посмотрю.
– Как хотите, – кивает она. Халат только наденьте… Доктор.
В первый раз слышу это от нее. Растем! Санитарка помогает мне облачиться в свежий халат. Иду в палату. Под нее в поместье выделили бальный зал. Он заставлен койками, большинство пустует. Пахнет потом, гноем и человеческим дерьмом. В реальности война не такая, какой ее показывают в кино. Это кровь и грязь, боль и крики умирающих. Возле одной из коек хлопочут сестры милосердия. Обтирают раненого влажными тряпками, меняют ему белье и постель. Раненый стонет. Сестры действуют привычно, не обращая на это внимания. Где мой пациент? Нахожу его на койке у стены. Раненый укрыт одеялом. Из-под него выбегает гуттаперчивая трубка, заканчиваясь в банке под кроватью. Там слегка пузырится темная жидкость – кровь выходит вместе с воздухом. Щупаю пульс. Нормальный – для его состояния, конечно. Дыхание частое, но ритмичное. Щупаю лоб: температура есть, но небольшая, сбивать не нужно. Приподымаю одеяло и кладу руку поверх повязки. Тепло пошло. В помещении полумрак и хорошо видно оранжево-зеленоватое свечение по краям ладони и между пальцами. Не знаю, откуда это у меня. Возможно, последствие переноса, возможно, дар в новую жизнь. Кто позаботился: Христос и Аллах? За меня молились, по крайней мере, обещали. А, может, бог не при делах, и это неизвестное науке явление? Если сознание переносит в другой мир, как об этом узнать? Рассказать некому. Для меня важно, что свечение целебно. Оно помогло мне преодолеть последствия перитонита в стране, где нет антибиотиков и других лекарств из моего мира, и такой диагноз означает летальный исход. Не знаю, зачем Карлович оперировал меня, возможно, тренировался. Он не любит об этом вспоминать: смущается и уходит от разговора. Я исцелил себя сам как в известном выражении[1]. Понял это не сразу. Сначала изумление Карловича – как быстро поправился тяжелый больной, потом желание прикоснуться к ране. Тогда и заметил свечение. Удивился, но сопоставил факты. Тайком провел эксперимент с пациентами. Раны у солдат заживали буквально на глазах. Они, к слову, что-то заметили, и стали звать меня к себе. Я не отказываю. По лазарету пошел слух, что Довнар-Подляский лечит руками. Сам слышал, как санитары болтали в курилке. Я эти слухи не опровергаю, но и не подтверждаю. Самому непонятно.
Слабость, тянет в сон. Ощущение – будто мешки таскал. Свечение тянет много сил. Убираю руку и накрываю раненого одеялом. Иду к себе. С тех пор, меня признали врачом, я живу во флигеле, где получил комнатушку. При помещике в ней обитала прислуга. Комната небольшая, но с окном, обстановка спартанская. Узкая койка у стены, небольшой стол, табурет и вешалка у двери. Не страшно, бывало и хуже. Снимаю сапоги и прямо в халате заваливаюсь поверх одеяла. Спать…
– Валериан Витольдович! Проснитесь!
Меня трясут за плечо. Открываю глаза – Карлович. Вернулся, значит. Выглядит довольным. Под беленым потолком горит лампочка на шнуре – электричество в поместье есть. Из-за этого его, собственно, и выбрали под лазарет. Свет у лампочки тусклый и желтый, но хоть такой. Лампочка? Вечер? Сколько я спал?
– Пять часов, – говорит Карлович в ответ на незаданный вопрос. –Думаю, хорошо отдохнули. Вставайте! У меня для вас новость.
Встаю, опускаю ноги на пол. Тянусь к сапогам.
– Не спешите! – останавливает меня надворный советник. – Посмотрите туда! – он указывает рукой.
Смотрю. На столе аккуратно разложена форма – здесь говорят «мундир». Гимнастерка с серебристыми погонами, шаровары, фуражка. Под столом – сапоги. Новые. Даже в тусклом свете заметно, как блестят голенища.
– Поздравляю вас зауряд-врачом! – говорит Карлович.
– Уже?
– А чего тянуть? – пожимает он плечами. – Дело ясное. Пришлось похлопотать, конечно, но в штабе меня знают. Не одного лечил. Рапорт подписали, а я взял на себя смелость получить вам мундир. Примерьте!
Карлович помогает мне снять халат. Стаскиваю гимнастерку и шаровары. Они порядком изношены, как и сапоги. Подметка в одном «каши просит», собирался починить, да руки не дошли. Натягиваю на себя обновки. Все в пору – глаз у Карловича точный. Хирург…
– Погоны Меланья пришила, – сообщает надворный советник. – Или хотите пристегивать?
Кручу головой. Зауряд-военный врач – странная фигура. Приравнен к капитану, но не офицер. И не военный чиновник, как Карлович и Акимович. Это звание дают недоучившимся студентам и гражданским докторам. Квалификация невысокая, от того их в шутку зовут «зауряд-вряд ли врач». Погоны у них пришиты к мундиру, офицеры и военные чиновники их пристегивают. Ну, так они растут в звании или чине, зауряду это не грозит. Некоторые, впрочем, погоны пристегивают – хотят походить на офицеров. Мне это без нужды.
– Идемте! – говорит Карлович. – Кое-что покажу.
Выходим из флигеля, пересекаем двор и входим в здание лазарета. По широкой лестнице поднимаемся на второй этаж и входим в кабинет начальника. Карлович подводит меня к столу, накрытом простыней. Резким движением сбрасывает ее. Боже! Хирургические инструменты! Скальпели, здесь их называют ланцетами, зажимы, расширители, пилы, ножницы… Новенькие, они блестят в свете лампы. Потрясенно перебираю инструменты. Они удобные, легко ложатся в ладонь. С прежними не сравнить.
– Нравятся? – улыбается Карлович. – Союзники поставили.
Союзники? Французы, что ли? Хреновые из них союзники, но за такое можно простить.
– Едва выдрал, – говорит Карлович. – Всего три комплекта на корпус пришло. Но меня в штабе знают, – подымает палец к потолку. – Не отказали…
Не могу оторваться от инструментов. А это что? Троакар? Непривычной формы, но явно он. Как мне не хватало его сегодня! Теперь заживем!
– Идемте!
Карлович буквально оттаскивает меня от стола. Куда, зачем? Приходится подчиниться. Выходим из кабинета и идем коридором. Карлович тормозит у дверей бывшей библиотеки. Книг там нет, на чердак отнесли, комната стала залом для совещаний. Карлович тянет на себя дверь и приглашает меня пройти вперед. Это с чего? Но спорить глупо, вхожу.
Оппа! Явление первое. Накрытый стол, за ним медики лазарета. Врачи, фельдшеры, Леокадия, сестры милосердия. Их у нас семь, Красный Крест прислал в помощь. Милые и старательные девушки. Все смотрят на меня, чувствую себя неловко.
– Дорогие дамы и господа! Разрешите представить вам нового коллегу, зауряд-военного врача Валериана Витольдовича Довнар-Подляского! – провозглашает Карлович.
Собрание хлопает. Сестрички – с энтузиазмом, врачи и фельдшеры – вежливо. Леокадия улыбается, Акимович смотрит хмуро. Ну, да, я на него накричал…
– Отправляясь в штаб корпуса, я рассчитывал, что в лице Валериана Витольдовича получу молодого доктора, которого придется учить, – продолжает надворный советник. – Но ошибся. В лазарете появился замечательный хирург. Мне рассказали об операции, которую провел сегодня Валериан Витольдович. Скажу честно: не поверил. Но потом осмотрел раненого и убедился. Не один десяток лет держу в руках ланцет, но такого бы не смог. Скажу более: не решился бы. Пациент был безнадежен. Валериан Витольдович не колебался ни секунды, в результате спас жизнь солдату. Поблагодарим его!
Все вновь хлопают. Акимович кривит губы. С ним нужно что-то делать, не хочу заводить врагов.
– А теперь слово виновнику торжества!
М-да. Прокашливаюсь.
– Благодарю вас, дамы и господа. Я не мастак говорить. Первым делом хочу извиниться перед коллежским регистратором Тимофеевым. Я был не прав, накричав на него. Простите, Кузьма Акимович!
Все смотрят на фельдшера. Тот чувствует себя неловко. Пожимает плечами.
– Да я ничего… Понимаю. Нервы…
– Мир? – подхожу и протягиваю ему руку.