Заварушка на Фраксилии
Шрифт:
— Дел!
Разумеется, это была Поси.
Сгустки чистого интеллекта, она и ей подобные были наделены женскими именами и голосами, и — я мог бы поклясться в этом — не только и не столько из сентиментального побуждения их очеловечить. Например, Поси обладала самой что ни на есть женской способностью в самый неподходящий момент прерывать ход мысли мужчины какой-нибудь ерундой. Вот и теперь:
— Мне удалось найти фрагмент очень старой записи, — гордо сообщила она. — Эту запись нашли на мертвой планете Ичел, чье солнце стало сверхновой сто пятьдесят семь лет назад.
— И что
— Это отчет, составленный наемным ичельским шпионом, который собирал сведения о планете Ардакка.
Это всколыхнуло мой интерес.
— Там что-нибудь есть?
— Конечно, — с легким удивлением отозвалась Поси. — Не окажись там ничего, я не считала бы эту информацию.
Я скрипнул зубами.
— Я спрашиваю, есть ли там что-нибудь интересное для меня? Что-нибудь о фетаме?
— О фетаме ничего, — ответила Поси.
— Зачем же ты меня побеспокоила?
— В отчете есть материал об ардакканианцах, который может оказать стимулирующее воздействие на ваше чувство юмора, Дел. Хотя вполне возможно, что я ошибаюсь. Даже у интеллектоидов последней модели нет совершенных программ, дающих полный перечень каналов стимуляции людского чувства юмора.
Поси говорила тоном неискренней униженности, к какому обычно обращалась, если речь заходила о тех человеческих качествах, которых недоставало интеллектоидам (их немного, и все они по преимуществу бесполезного свойства). В подобных случаях мне в душу неизменно закрадывается подозрение, не ставили ли своей целью безумные гении, придумавшие первого интеллектоида, незаметно сыграть с человечеством жестокую и злую шутку.
С трудом направив словоизвержение Поси в иное русло, я выудил у нее, что же она все-таки нашла. Поси слово в слово пересказала мне написанный дурным слогом и не внушающий особого доверия отчет, состряпанный наемным ичелийским агентом, основанный главным образом на досужей болтовне, сплетнях и измышлениях вербованных на Ардакку техников. Разложив по полочкам весь этот треп, ичелиец пришел к неожиданному и гениальному выводу, что ардакканианцы — раса, представляющая собой следующий этап эволюции человека.
Согласно безумной теории этого шпика, ардаканианцы благодаря неким благоприятным мутациям (об этом он тоже брался судить) трансформировались в сверхлюдей. Далее перечислялись сверхчеловеческие качества, которые предположительно сумели развить в себе жители Ардакки, — удивительная физическая сила, неуязвимость к оружию, способность летать и прочая, и прочая. Упоминалась и необычайная красота этого народа.
Разумеется, я расхохотался. Однако где-то в глубине души я вдруг ощутил короткий укол беспокойства, припомнив недавнее странно плавное перемещение Сергии и тот поразительный факт, что у ардакканианцев не было скафандров — напоминаю, переходить со своего жалкого бота на мой корабль им пришлось в открытом космосе.
Но я вовремя спохватился и твердо сказал себе, что все это бредни и обман зрения. Например, я нисколько не удивился тому, что ичелийский шпион (скорее всего, какой-нибудь веретенообразный кривобокий и понурый мозгляк) попав в мир, где развитию расы высоких, мускулистых, красивых людей не способствовало ничто, кроме старого доброго земного генофонда, от изумления развопился: «Сверхлюди! Сверхчеловеки!»
Насколько мне известно, издавна, со стародавних примитивных пор, когда писатели еще строчили свои книжки на бумаге, чудаки и мечтатели время от времени принимались искать вокруг себя очередного Homo superior. И всякий раз с нулевым результатом. Я же в таких случаях всегда замечаю, что в галактике и сейчас пруд пруди субъектов, к которым даже определение sapiens применимо с большой натяжкой, что уж говорить о superior.
— Этот фрагмент данных, найденных на мертвой планете Ичел, — продолжала Поси, — я обнаружила в информационном хранилище планеты Квейрли, расположенной за Краем На Краю.
Я нахмурился:
— Ну и?..
— В ходе поисков в других федеральных инфохранилищах я пришла к выводу, что данные, касающиеся Ардакки, подверглись подчистке. Часть информации была полностью уничтожена. Поскольку подобные мне интеллектоиды наделены возможностью cоставлять матрицы связи между разрозненными фактами и экстраполироваться за…
— Короче! — рявкнул я.
— …за их пределы, — бесстрастно продолжала Поси, — я предполжила, что, занимаясь удалением из инфохранилищ сведений вроде тех, что собрал ичелийский агент, кто-то скорее всего пропустил квейрлийский университет.
Продравшись через эти дебри, я пожал плечами. Что хочет сказать Поси — что кто-то специально копался во всех инфобанках кроме одного и стирал оттуда информацию только потому, что из нее следовало, будто ардакканианцы — сверхлюди?
— Более вероятно, — наставительно сказал я машине, — что ардакканианцы сами стерли из хранилищ все упоминания об их драгоценом фетаме. Чтобы о нем не пронюхали стервятники.
Однако, мысленно прибавил я, кому-то из стервятников удалось прознать о фетаме и даже унести немного в когтях. Это говорило об одном — как ошибался тупоголовый ичелийский шпион. Пусть ардакканианцы наивны в таких вопросах, как преступность, но, будь они и в самом деле сверхлюдьми, разве смог бы кто-нибудь их обокрасть?
Поси попросила меня объяснить ей связь между ардакканианским фетамом и стервятником — питающейся падалью птицей, обитавшей на Старой Земле. Я был уверен, что она отлично все знает и о метафорах, и о переносном смысле и спросила просто так, чтобы меня позлить. Предчувствуя приближение головной боли, я выключил терминал, растянулся на кровати и вернулся к прерванным фантазиям, в которые теперь вплелись еще и размышления о том, почему фетам такая большая ценность. Тем временем наш корабль без помех несся к Вадимании.
На следующий день (до Вадимании оставалось всего несколько часов лета) на корабль позвонил федполовский дружок Мелы, Чертро. Он уже обосновался на Ардакке и лопался от гордости за свои достижения. Когда он вышел на связь, я был в рубке вместе с Мелой и потому слышал каждое их слово и страдал в течение всего разговора. Я сразу невзлюбил этого парня за самодовольство и излишнюю фамильярность с Мелой. Особенную ненависть у меня вызывала его худощавая, загорелая, улыбающаяся физиономия, бесконечные десять минут отсвечивавшая на экране нашего комма.