Завещание фараона
Шрифт:
Мена и Атрид сразу поняли, что задумала царица. Раз душа Агниппы была не в ее власти, она хотела надругаться над ее телом.
— Идем, Мена, — разворачиваясь к выходу с площади, сказал Агамемнон. — Мы не позволим Нефертити сделать это.
Тихая ночь распростерлась над пустыней и безмолвными скалами Та Сет Аат. Луна плыла в вышине, струя безжизненное сияние на величественный пик Та Дехент, на бескрайние пески, простершиеся за ним, — и на скалистые склоны огромного ущелья, на дне которого дремали гробницы.
Город Мертвых…
Дно Та Сет Аат полнилось мраком — словно глубокая река тьмы текла меж серебряных склонов. Провал меж двух отрогов Пика напоминал черный омут — или глубокую разверстую могилу. Сюда уже порывами задувал ледяной ветер из пустыни, струясь песчаной поземкой на древние камни — и замирая у подножия скал.
И у большого валуна, еле различимого во тьме.
Отсюда не было видно луны: ее скрывала вершина Та Дехента. Только звезды ярко блистали в черноте неба.
Здесь, на песке, в урочище меж двух скалистых гребней, лежало тело девушки в окровавленных белых одеждах. Густые волнистые волосы разметались по земле.
Невдалеке, за валуном, угадывались две тени — пара стражников, что мирно расселись, привалившись к еще хранившему тепло дня камню, и передавали друг другу кожаную флягу, негромко болтая.
Из пустыни, совсем рядом, доносился вой шакалов.
Один из сторожей поежился.
— Бр-р! Ну и холодина! Ей-то, — он мотнул головой за камень, — хорошо! Лежит себе, ничего не чувствует, а мы мерзнем!
— Тс-с, — прижал палец к губам второй. — Приказ есть приказ. Хорошо хоть, фляжка есть, вот и грейся. Вот я в прошлую… нет, в позапрошлую ночь такое… Тихо! — прервал он сам себя. — Ты слышишь?
— Что?
— Как будто камень под чьей-то ногой стукнул. Кто-то идет.
Стража прислушалась.
Тишина. Только вой шакалов, только пение ветра меж скал.
— Показалось! — перевел дыхание рассказчик. — Так вот, я в позапрошлую ночь…
Он не успел договорить. Из-за валуна выскочили двое. Короткий удар рукоятью мечей по затылку — и незадачливые сторожа повалились на песок без сознания.
Один из напавших — по одежде и внешности в нем можно было признать эллина — тихо свистнул.
Ответный свист прозвучал откуда-то издали, а через какое-то время в ущелье раздался топот копыт, и вскоре у валуна остановился отряд всадников.
— Она здесь, царь, — послышался тихий голос.
Один из них, на белом жеребце, подъехал к телу девушки и остановился. Стоявший рядом воин бережно поднял мертвую и протянул своему повелителю. Атрид осторожно принял ее.
В этот момент луна, словно дождавшись, вышла из-за Пика, и ее лучи упали на лицо Агниппы — мертвые на мертвом. Безжалостно осветили восковую кожу, фиолетовые губы. И только волосы блестели по-прежнему…
Свешивались почти до земли.
Лишь две длинных пряди змеились по неподвижной груди.
Атрид продолжал вглядываться в лицо жены, словно пытался разъять глазами опустившуюся на него тень Аида и сквозь нее вновь увидеть живую возлюбленную.
Глаза спокойно закрыты, и тень длинных ресниц неестественно резко темнеет на бледных щеках…
Вот-вот… Неужели эти веки никогда не поднимутся?..
Никогда еще Агниппа не лежала так безучастно у него на руках. Всегда ответом был ласковый взгляд, нежное слово, легкое прикосновение…
Теперь она ничего не замечала.
Не видела тоски в его глазах, не чувствовала тепла его рук — и сердца. Лежала, запрокинув голову, безучастная ко всему, глухая и немая.
А лицо так спокойно и чисто…
Если бы можно было поверить, что она просто спит!
Если бы не окровавленная одежда и рана в груди…
Вычеркнуть из реальности, не видеть, не понимать!
Не желать знать!..
— Агниппа! Агниппа, очнись! — нагнулся к ней Атрид, поддаваясь ужасному самообману. — Открой глаза. Очнись! Я приехал. Приехал за тобой! Агниппа… пожалуйста! Не наказывай меня больше. Так жестоко! Взгляни, я приехал! Я тут! Агниппа!
Всадники вокруг молчали, опустив головы. Только ветер выл между скал — и разносились глухие рыдания Атрида.
— Царь, — наконец решился Мена. — Боги с тобой… Она мертва.
Агамемнон только молча закивал, прижимая к себе тело любимой, не в силах более говорить.
А потом поцеловал холодные губы Агниппы.
Так холоден не мог быть даже мрамор.
Так безответна могла быть лишь статуя.
«Крепка, как смерть, любовь», — сказал мудрец?
Нет, смерть крепче.
Если есть что-нибудь в этом мире сильнее любви, то это — смерть.
Все горячие волны этого чувства, что горело в душе Агамемнона, разбивались о холодность и безучастность смерти. Агниппа, когда-то вся пронизанная любовью, теперь позабыла все. Смерть, оградившая ее от всех тревог и забот жизни, оградила и от этого. Царица Эллады переступила ту незримую, близко лежащую грань — и теперь пребывала в невозмутимости…
Какой она некогда была! Милая, легкая, веселая… Воспоминания так жестоко контрастировали с реальностью, что хотелось в них затеряться — и остаться навсегда…
Смерть так невозмутимо лежала на его руках. Сама смерть…
Ей она дала покой, а ему?
Ему — терзания до следующего своего визита…
Безжалостно.
Беззлобно.
Смерть, как и высшая мудрость, стоит над Добром и Злом — и не ведает мучений, выбирая, права или нет.
Решения смерти окончательны и обжалованию не подлежат.
Как пахли губы Агниппы тогда, в роще, во время их тайных свиданий… Теплые… Трепетные… От них пахло пронизанной солнцем летней земляникой.