Завещание фараона
Шрифт:
Рабыня кивнула и метнулась прочь.
Мена закрыл лицо руками и застыл, словно превратившись в статую. Он так и остался сидеть на ступеньках.
Он почти все понял.
Старик не знал, сколько прошло времени — наверное, не так уж и много, поскольку свет вечернего солнца, падавший из портика, не успел погаснуть. В мегароне раздались шаги, и вскоре перед советником предстал высокий человек, облаченный в легкие доспехи, но с непокрытой головой. Его лицо с резкими чертами сейчас выдавало замешательство.
— Мой господин, — коротко, по-военному, склонил он голову. — Мы не ждали сейчас твоего возвращения…
Мена дернул уголком рта.
— Рассказывай, Левк, — просто велел он. — Что вы узнали?
— Царица уехала в полдень. К вечеру мы начали беспокоиться. Я лично отправился с большим отрядом по их следам. Они действительно вели к побережью. В тот день, после шторма, море было очень тихое, поэтому следы сохранились на песке хорошо, ведь под скалами обычно мало кто ходит или ездит. Мы проехали около парасанга, когда увидели на песке трупы наших гиппеев. Их застрелили из луков, — коротко отчитался начальник стражи. — А еще там ходили их кони, в том числе белый конь царицы. Мы потом забрали их с собой: и тела, и коней. Судя по тому, что на песке четко отпечаталась килевая полоса, — там был либо эллинский корабль, либо финикийский, но по оперению стрел я сделал вывод, что это финикийцы. Да и паруса видно уже не было, значит, судно быстроходное. Точно финикийцы.
— Это все? — глухо спросил Мена.
— Вот, — голос командира стражи чуть дрогнул, — еще. Я не сразу заметил. Он лежал у самой воды и уже намок… Я подобрал. Кажется, это головной покров царицы.
Воин протянул Мена извлеченную из-за пояса белую ткань:
— Наверное, похитители стянули с головы Агниппы золотой обруч, вот покрывало и соскользнуло в волны… и его выбросило на берег. Мы мобилизовали весь оставшийся в Пирее флот, прочесывали море всю ночь и весь следующий день, задержали несколько финикийских кораблей. Но…
Мена уже не слушал. Он смотрел на головной покров — и сердце его плакало. Агниппу, его милую царицу, золотоволосое чудо Атрида — похитили. Руки непроизвольно смяли тонкую ткань. Если бы он мог не узнать это покрывало! Но он сам дарил его Агниппе… Да и конь. Белый скакун, на котором он сам бежал из Египта и которого подарил своей приемной дочери в день ее свадьбы с Агамемноном.
— Что прикажешь, Мена? — спросил начальник стражи.
— Свежую лошадь, — устало ответил старик, тяжело поднимаясь. — Я скачу в порт и отправляюсь к царю. Нет времени ждать его возвращения.
— А что должны делать мы?
— Беречь царевича.
С этими словами старый египтянин покинул дворец.
Он мчался в Пирей, погоняя коня, — и понимал, что сделать ничего уже практически нельзя. Ни одно судно, выйди оно сейчас из Афин, не догонит корабль, который отплыл семь дней назад, — даже если знать наверняка, что тот идет в Пер-Амун, а не в какой-нибудь другой порт Та-Кем. Да, финикийцы еще в море, но всего день-полтора — и они достигнут Египта!
Что можно успеть за полтора дня?
Но, если он велит не щадить гребцов и идти на всех трех рядах весел, да еще и под парусом… Есть шанс, что он перехватит эллинский флот в открытом море всего через пять-шесть часов!
И тогда? Что тогда?
Атрид тоже прикажет идти, выжимая из людей и кораблей все до последнего… и тогда они достигнут Врат Египта, Пер-Амуна, через два-три дня.
О боги!
Поздно. Слишком поздно.
Агниппу уже увезут в глубь страны.
А они? Что будут иметь они? Выжатых досуха людей, которые не смогут поднять меч, поскольку два-три дня гребли не переставая, не пределе сил?
О да, Нефертити будет в восторге — ее люди захватят самого великого Атрида!
Хоть эллинские триеры и не знают себе равных на море, все же финикийцы выигрывают слишком много времени.
Так думал Мена, скача как безумный к Пирею. Так думал, садясь на корабль и отдавая приказ немедленно идти на соединение с флотом Агамемнона. Безумная надежда на то, что финикийцев что-то задержало в пути, и царю удастся перехватить их в море, еще теплилась в груди советника.
Его триера полетела в сторону Персии.
Люди на веслах менялись через каждый час, свежий ветер пел в туго натянутом парусе. Корабль мчался, словно стремительная чайка над волнами. Пена кипела у его бортов.
Над морем сгустилась ночь, и Мена приказал зажечь факелы на мачте и вдоль бортов. Сам он не спал, стоя на носу в трепещущем свете фонаря, и вглядывался в темный простор.
Судя по созвездиям, было около двух часов пополуночи, когда он разглядел впереди огни греческого флота — триеры шли не спеша, ровным походным строем, направляясь в Элладу.
Возглавлял их царский корабль.
Мена велел подать сигнал остановки для важного сообщения — и триера Агамемнона встала с его триерой бок о бок. Перекинули трап — и вскоре советник вошел в каюту властелина Эллады.
Тут горели светильники: царь еще не спал. На столе была разложена карта Эолии: видимо, Агамемнон что-то обдумывал, но, увидев вошедшего Мена, побледнел и резко поднялся.
— Ты вернулся? Что случилось? — напряженно спросил он.
— Сядь, о царь, — хмуро сказал Мена. — Я с дурными вестями.
Не ходя вокруг да около, египтянин рассказал о произошедшем.
Атрид не просто побледнел, он стал настолько белым, что Мена подумал, не крикнуть ли врача.
Советник молча поднялся и налил воды из кувшина, стоявшего на шкафчике у изголовья постели, в золотой бокал.
Протянул Агамемнону.
Тот просто не заметил. Он смотрел перед собой, и пальцы его все сильней сжимали край столешницы.
Он тоже все понял.
Понял, что ему не суждено больше встретить на земле любимой женщины.