Завещание фараона
Шрифт:
— О-о, я хотел сказать — царя… — невинно уточнил Мена.
— Что?
Агниппа стремительно развернулась — и увидела Атрида, стоявшего во всем царском облачении. Замерев, он смотрел на нее с непередаваемым выражением и, не смея даже вздохнуть, ждал, что будет дальше.
Девушка страшно побледнела и несколько долгих секунд стояла, не шевелясь — а потом вдруг кинулась к нему, обняла… и разрыдалась у него на груди.
— Атрид! Боги! Ты жив… — сквозь слезы повторяла и повторяла она. — А он… Он сказал мне, что ты…
Все остальные слова потонули в новом взрыве рыданий.
После стольких треволнений сначала за любимого, а потом и за себя эти слезы были необходимой разрядкой. Агниппа рыдала и не могла остановиться, а Агамемнон нежно обнимал ее и покрывал поцелуями мокрые волосы девушки. Ему самому сейчас хотелось плакать.
Наконец она немного успокоилась. Рыдания сменились всхлипами.
— Ты… ты… почему ты ничего не сказал мне? Я бы поняла.
— Я так боялся, что ты не захочешь и видеть меня, что…
— Но ведь я же была неправа тогда, на площади, потому и злилась, — пытаясь улыбнуться сквозь слезы, призналась девушка. — В самом деле, не убивать же меня тебе было!
Он с улыбкой прижался лбом к ее лбу, и они оба негромко рассмеялись.
— А ты не считаешь меня легкомысленным… ну… из-за всей этой истории с переодеванием?
В глазах Агниппы сверкнул лукавый огонек.
— Нет. Знаешь, Агик, — нежно назвала она его ласкательным именем и, понизив голос, прошептала: — Если бы твой поступок не был глупым… я бы восхитилась им!
Это была ее маленькая месть, и они, не удержавшись, громко расхохотались.
В этот момент челнок с царской триеры доставил на борт египетских послов.
Рунихера, ставший, казалось, еще более надменным, вышел вперед и, на сей раз даже не поклонившись, бросил гневный взгляд на царя — и без предисловий, сразу, пошел в атаку:
— Я не понимаю, как вы осмелились обмануть нас, гнаться за посольскими кораблями, потопить два из них, украсть у нас дочь фараона и царевну Египта!..
Его всего трясло от негодования.
Агамемнон спокойно взглянул на него и ледяным тоном — в котором, однако, проскальзывала едва уловимая насмешка, — ответил:
— А я не понимаю, как вы осмелились украсть и силой увезти царицу Греции и мою жену!
Агниппа вздрогнула и, приоткрыв рот, изумленно воззрилась на Атрида. На Мена эти слова произвели не меньшее впечатление. А Атрид как ни в чем не бывало невозмутимо продолжил:
— Я крайне возмущен вашими разбойничьими действиями. Так и передайте Нефертити. А теперь ступайте!
— Царь!..
Глаза Агамемнона гневно сверкнули, и он жестом велел послу умолкнуть.
— И скажите спасибо, что я вообще оставил вас в живых за похищение царицы!
Рунихера и Кахотеп наградили владыку Эллады злобными взглядами — и спустились в ожидавший их челнок, чтобы вернуться на свой корабль.
Атрид с улыбкой повернулся к Агниппе.
— Ведь ты согласна, любимая?.. — спросил он, нежно глядя ей в глаза и беря ее руки в свои.
— Да, — тоже улыбнувшись, просто ответила девушка.
Конец второй части
[1] Идоменей приходился двоюродным братом матери Атридов, Аэропе. Его отцом был Девкалион, а ее — Катрей, которые были родными братьями, сыновьями критского царя Миноса и его супруги Пасифаи.
[2] Греческий парасанг равнялся 30 стадиям, то есть 5 340 метрам. Иными словами, два парасанга — 10 км 680 м.
[3] Палестра (ладонь) — древнегреческая мера длины, равная 7,714 см. Соответственно, две палестры равны примерно 15,5 см.
[4] 19 аттических талантов золотом равны примерно 50 кг.
Часть 3. Глава 17. Предатель
Часть третья
Реванш Нефертити
Глава XVII
Предатель
Корабли возвращались в Афины. В ее Афины, в ее Элладу. Когда триеры бросили якоря в Пирее, над притихшим морем уже разливался синий утренний сумрак. Агамемнон посадил свою возлюбленную на коня перед собой, и, въезжая в городские ворота, юноша и девушка уже могли любоваться показавшимся на горизонте солнцем.
Но Агниппа, уставшая от всех треволнений, ничем не любовалась. Она дремала в седле, положив голову на грудь Атриду.
Царь сам отнес свое «золотоволосое чудо» в лучшую комнату в гинекее[1] дворца и, уложив на кровать, тихо вышел — наказав рабыням быть готовыми и явиться по первому зову гостьи.
Мена тоже отвели покои. Царь попросил его отдыхать, но старый советник предпочел проследить, как по приказу Агамемнона все их вещи рабы переносят из домика на западной окраине во дворец. Молодой правитель не забыл также ни о лошадях Агниппы и Мена, ни об их корове — и, разумеется, не бросили и собаку, которой в свое время юноша пообещал спокойную старость в царских псарнях.
Проснувшийся Идоменей, пораженный всей этой суетой, был несказанно изумлен историей, что рассказал ему Агамемнон — и несказанно обрадован, что фактически попал на свадьбу племянника.
И свадьба не заставила себя ждать — ее устроили с подобающей торжественностью, как только в столицу съехались все приглашенные правители полисов со своими семьями.
И, разумеется, брат царя, Менелай.
Этот восемнадцатилетний юноша оказался очень милым и обаятельным, и Агниппа быстро подружилась со своим будущим деверем. Правда, внешне на своего брата он не очень походил — отличали его хотя бы золотистые волосы, в то время как у Агамемнона они были темно-каштановыми. Да и глаза… У старшего брата — карие, а у Менелая — синие. С улыбкой братья объяснили, что Менелай видом в отца пошел, а вот Агамемнон — в матушку, Аэропу.