Завещание фараона
Шрифт:
И все же черты лица, разрез глаз, посадка головы — все это было в них общим, изгоняя самую тень каких-либо гнусных подозрений. Атриды действительно были братьями — и искренне любили друг друга.
Менелай, по сути, оказался непосредственным мальчишкой, что с сияющими глазами, затаив дыхание, слушал о приключениях Агниппы — и время от времени, выражая свое волнение, бил кулаком о ладонь, словно сожалея, что его не было с девушкой в ее с Мена странствиях — вот тогда-то бы он, без сомнения, всем врагам показал!..
Агниппа невольно улыбалась, глядя на это. Брату жениха сразу нашелся уголок в ее сердце.
Идоменей вел себя куда сдержаннее, но не менее дружелюбно. Он выразил сожаление, что два года назад не знал, что Агниппа посетила Крит — тогда еще владения его отца. Впрочем, конечно же, советник царевны был прав, не обратившись к владыке Крита за помощью: если Девкалион не стремился помочь внукам собственного брата, то что уж говорить о беглой сестре Нефертити! Тем не менее Идоменея это искренне огорчает, и он, дабы искупить вину своего отца, приглашает племянника вместе с Агниппой и Менелаем посетить как-нибудь его владения — и тогда роскошь приема, он смеет надеяться, искупит все просчеты покойного Девкалиона.
Агамемнон вежливо поблагодарил дядю и заверил, что обязательно однажды воспользуется его приглашением. А пока им предстоит великое торжество — царская свадьба.
И столь пышного празднества Афины еще не знали!
Новобрачные бок о бок ехали на колеснице, запряженной белоснежными сирийскими конями, золотисто-медовые волосы юной царицы были убраны в высокую прическу, и на них сияла золотая диадема, украшенная искрящейся изумрудно-зеленой смальтой. Белый, с длинными рукавами гиматий из персидского муслина искрился, как снег горных вершин под луной, а на серебряных запястьях сияли синие топазы. Белая полупрозрачная хлена ниспадала вдоль ее стана, и ветер шевелил складки этой накидки. На груди царицы, скрепляя плащ, сияла золотая пряжка.
Все не спускали глаз с прекрасной невесты! Кто любовался ее одеждой, кто самой девушкой, а кто — конями в колеснице. Люди уже судачили: «Милая, добрая, и жила-то скромно, на западной окраине. Кто ж знал, что она египетская царевна! Хорошо будет с такой царицей!»
Когда же отгремели свадебные торжества, а гости, включая Менелая и Идоменея, разъехались восвояси, стало ясно, что афиняне не ошиблись в Агниппе.
Царь души в своей жене не чаял, выполнял все ее желания — но никогда и никому они не были направлены во зло.
Она вовсе не пыталась как-то управлять своим мужем. Царь сам, по примеру Нефертити и Аменхотепа, предложил Агниппе взять на себя часть его дел, а именно — внутреннюю политику.
И, хоть до этого девушка не стремилась к власти и ответственности, но не стала и бегать от них, с готовностью придя на помощь своему супругу.
На первых порах Атрид помогал ей, разъяснял особенности взаимоотношений с разными полисами и царями, а затем девушка уже и сама почувствовала себя уверенно — и в Элладе, как стали говорить люди, стало еще лучше.
Агниппа умела решить вопросы, в которых Агамемнон был достаточно жёстким и прямолинейным, более дипломатично и мягко — при том без ущерба интересам государства.
— Ты ничем не уступаешь своей сестре! — говорил Атрид. — Ни красотой, ни умом.
— Это семейное! — отшучивалась его молодая жена. — И все же ты мне льстишь: Нефертити намного превосходит меня как царица!
Разумеется, Агамемнон пылко возражал.
— Ты ее не знаешь… — вздыхала Агниппа, опуская глаза.
Атрид только иронически хмыкал.
Как донесла до него молва, узнав, что Агниппа стала царицей Эллады, Нефертити более не смогла сдерживать свой темперамент. Она в ярости бегала по своим покоям, кидаясь всем, что подворачивалось под руку и изрыгая проклятия. Она лишила Рунихеру должности первого советника, понизив до начальника фиванской стражи, а Кахотепа выслала из столицы в какой-то дальний, никому не известный храм в Верхнем Египте. В этот день лучше было не попадаться ей на глаза. Несколько рабов Нефертити велела запороть до смерти за какие-то невинные мелочи — но ничто не могло успокоить ее.
Наконец облака лечебного дыма помогли солнцеподобной прийти в себя.
Больше царь ничего о Нефертити не знал, да особо и не интересовался.
А вот ее шпионы, напротив, через несколько месяцев доложили ей, что Агамемнон и Агниппа ждут ребенка.
Царица на сей раз не кричала, не бегала, не казнила. Она спокойно выслушала это известие, но в глазах ее промелькнуло страшное выражение.
— Что прикажешь делать, о солнцеподобная? — не смея поднять на владычицу взгляд, осмелился спросить глава царской разведки.
— Ждать, — грозно ответила царица.
— Сколько?
Она усмехнулась.
— Я так понимаю, осталось еще восемь месяцев.
— А… потом?
— Там видно будет, — ответила Нефертити, и глаза ее сузились. — Мальчик… или девочка?
Впрочем, не только Египет — вся Эллада ждала ответ на этот вопрос. Наследник — или дочь?.. Девушку можно выгодно выдать замуж, ну а наследник есть наследник.
Но царь и царица вопросами выгоды совершенно не интересовались — они были просто по-человечески счастливы. Каждое утро, просыпаясь, Агниппа видела у своего изголовья свежие цветы, еще с росой, которые Атрид сам рвал ей в саду. Потом — завтрак в тени портика, выходившего в сад, где они сидели напротив друг друга за мраморным столиком, обмениваясь шутками и планами. Потом — государственные дела, а вечером — прогулки… Агамемнон и Агниппа вместе выбирались или на море, или в свою заповедную рощу — или просто сидели при свечах в комнате, читая друг другу. А их ночи, пока срок у молодой царицы был небольшим, были наполнены страстью и нежностью. Когда же положение будущей мамы перестало позволять такое, влюбленные просто лежали обнявшись, обмениваясь поцелуями и наслаждаясь теплом той удивительной душевной близости, что окутывала их, подобно воздушной хлене.
Устраивал Атрид для своей семьи и выходные — и тогда царская чета выбиралась за город на целый день. Обычно на такой вот отдых на природе они звали с собой и Мена — и старик с удовольствием присоединялся к «детям».
Никто из них прежде никогда не был столь счастлив.
Девять месяцев протекли, как песок сквозь пальцы, и в положенный срок Агниппа подарила Агамемнону сына, а Элладе — наследника. Мальчику дали имя Ирихит.
Радости отца и матери не было предела. Конечно же, Агамемнон устроил официальные торжества в честь такого события — с великой гекатомбой[2] богам и грандиозным пиром, спортивными состязаниями и театральными представлениями — не говоря о том, что осыпал Агниппу подарками и окружил утроенным вниманием. За всеми праздничными хлопотами никому и в голову не пришло задуматься о том, что царевич является еще и единственным царственным потомком мужского пола и в Египте — следовательно, формально может претендовать и на престол золотых Фив! Тем более, у правящей там династии становилось все больше врагов как среди знати, так и среди черни — из-за религиозных реформ, что медленно, но верно вводил фараон. Так что… у Агниппы и ее сына могли найтись сторонники.