Завещание Императора
Шрифт:
— Слова – тлен, — философически изрек Крупный.
— Именно так-с! Тут необходима концентрация души, ее полная готовность к пониманию…
— Упреждающая, я бы даже сказал, готовность! — поднял палец кверху Крупный.
— И посему… — Маленький Иван Иваныч поднялся с рюмкой в руке и стал вровень с восседавшим в кресле большим Иван Иванычем. — Посему я предлагаю прежде выпить именно за ваш душевный настрой, за вашу готовность… Короче говоря – за взаимопонимание!
— Да уж, без этого никак, — подтвердил Крупный.
Они чокнулись. На сей раз фон Штраубе тоже выпил. Коньяк приятным жжением растопил последний ледок, холодившийся под сердцем.
— Итак-с, приступим, — снова усевшись в кресло, продолжал Коротышка. — Периодически наш бренный мир попадает в сферу действия самых что ни есть противоборствующих сил и трепыхается между ними, как былинка между противоборствующими ветрами.
— Вы, очевидно, имеете в виду силы Добра и Зла? — спросил фон Штраубе.
— Ну, это слишком упрощенный подход. Люди склонны к упрощениям, а простота – хоть и невинный, но кратчайший путь ко лжи. Неужели вы, как и многие, пребываете в плену у зороастрийского дуализма с его делением мира на царства Добра и Зла, Ормузда и Аримана? Напомню, что в противовес таким примитивным представлениям еще древними эллинами была создана их гениальная диалектика, но большинству по-прежнему нет до этого дела…
— Ни малейшего дела! — сделав скорбное лицо, подтвердил Иван Иваныч.
— Например, — продолжал другой Иван Иваныч, — спрошу вас как мореплавателя, знакомого с навигацией: при столкновении циклона с антициклоном – который из них несет в себе добро, а который зло? Покуда каждый из них движется сам по себе, вопрос, согласитесь, нелеп. Для утлого суденышка, попавшего меж ними, губительно только их взаимостолкновение. И так же, как опытный мореход в мертвом штиле может предугадать грядущую бурю, так и пытливый разум не должен предаваться самоублажению при виде затишья в окружающем его мире.
— Предположим… — кивнул фон Штраубе, завороженный красноречием и немалой ученостью Коротышки, хотя пока еще не понимал, куда он гнет.
— Рад, что мы приходим к согласию… — сказал тот медоточивым голосом. — Так вот, в рамках той же метафоры спрошу я вас: по каким признакам улавливает приближение бури капитан корабля?
— Ну… на то есть приборы… Барометр… Кроме того – опыт, в первую очередь…
— Вот! Никакие на свете приборы не стоят опыта! В самом воздухе он чувствует напряжение неких сил, изменение плотности! Но не тому ли самому учит нас весь опыт промелькнувших цивилизаций? Уж не станем брать слишком давно исчезнувшие Лемурию и Атлантиду, обратимся к более обозримой истории. Уходят в небытие народы, величайшие, заметьте, народы! Исчезают в пике своего величия, исчезают вместе со своими колоссальными познаниями, со своими богами, ибо боги, к нашему прискорбию, тоже все-таки смертны. Так, не оставив следа, исчезла великая негроидная цивилизация Европы, канул в Лету Египет, великий и загадочный, как их Сфинкс; я уж не говорю об эллинах и римлянах – то любому школяру известно. Так вот, в итоге спрошу я вас – можно ли каким-нибудь чутьем предугадать грядущее крушение? Должен ответить утвердительно; только чутье, о котором я говорю, оно несколько особого свойства. Как воздух в предгрозье, так и время, эта неуловимейшая, эфирная субстанция, в некоторые моменты истории вдруг меняет, что ли, свою плотность, — надо лишь уметь ощущать ее изменение. Вспомним для примера все ту же хрестоматийную Элладу…
— Давайте-ка все-таки поближе, Иван Иванович, — сказал Иван Иванович, покосившись на стенные часы.
— Конечно, конечно! Поближе к нам и к нашему отечеству! Что можно сказать о веке, который уже приходит к своему искончанию у нас на глазах?
— Великое столетие! — воскликнул большой Иван Иваныч, более склонный к пафосу.
— Несомненно, — много сдержаннее подтвердил Коротышка. — В особенности – если судить, снова же, и по взлету научной мысли, и по техническому прогрессу, и – главное – по дерзаниям человеческого духа. Поразительно! Однако сии хрустальные дворцы познания дерзновенно возведены, увы, на почве, чреватой землетрясениями! И тому – огромное число роковых предзнаменований, только не всякое ухо, к сожалению, услышит и не всякое око узрит… Собственно, вы сами-то, любезный, как относитесь к тому, что в последнее время происходит вокруг нас?
— Я вас, право… совсем… — Теперь фон Штраубе его решительно не понимал. — Не изволите ли пояснить?
Большой Иван Иваныч даже подскочил, едва не задев котелком люстру:
— Бог ты мой! Да вы, любезный, что же, вовсе не от мира сего? Ведь на земле пока что живете, не на небесах! Газеты, никак, читаете!
— Вижу, господин барон не придает значения таким пустякам, — иронично пояснил маленький Иван Иваныч. — В печати молодой человек выискивает лишь то, чем он сам в последнее время так поглощен. Достохвальная, конечно, целенаправленность…
Большой Иван Иваныч усмехнулся понимающе. Похоже, оба были превосходно осведомлены о его касательстве к Тайне. Фон Штраубе на миг почувствовал себя от этого неуютно, как нагой.
— …Но все-таки – не в одних лишь горних сферах парить, — укоризненно и уже более серьезно продолжал котелок, — порой не мешает и на грешную землю ниспускаться. Впрочем, чего-то подобного от вас мы с Иваном Ивановичем и ожидали, а посему… — Он снял с комода внушительную подшивку газет и переложил ее на стол. — Посему заблаговременно приготовились. Вот, окажите милость, полюбопытствуйте, без того продолжать наш разговор едва ли имеет смысл. Вот!.. Ну, убийство купца Грыжеедова мы пропустим (хотя презанятная, скажу вам, история)… Дальше трезвон об этой самой "тайне столетия"… — Коротышка поморщился. — Турусы на колесах! Теперь-то, надеюсь, вы понимаете, сколько нагорожено ерунды? Пропустим, посему, тоже… А если потрудиться перелистнуть страничку… Тут, внизу разворота. Я везде специально для вас карандашиком отчеркнул. Здесь только за последние две недели, но, надеюсь, вам будет довольно, чтобы обнаружить во всей череде некий, что ли, провиденциальный смысл. Вот, к примеру, пожалуйте: "Трагедия в небе. Крах гениального творения…" – и так далее. Почитайте, почитайте. — Он придвинул подшивку к фон Штраубе.
Тот принялся читать: "Крах гениального творения русского изобретателя". Подписано было все тем же Мышлеевичем. "Кажется, сама судьба, некий зловещий рок мешает русскому гению ворваться…"
— Сигару случаем не желаете, господин барон, или еще чего? — спросил большой Иван Иванович.
— Нет, благодарю… — отозвался фон Штраубе, а когда в следующий миг он оторвал от газеты глаза, котелков в комнате уже не было.
Еще раз поразившись умению этих Иван Иванычей неуловимо для глаза материализовываться и исчезать, он снова погрузился в чтение газеты.
Глава 7
Катастрофы
"…судьба, некий зловещий рок мешает русскому гению ворваться в те просторы, кои по праву ему принадлежат. В этом роковом ряду характерна трагическая планида нашего замечательного соотечественника, талантливого самородка Афанасия Рябова и его величественного замысла…
(Несколько абзацев, занятых пустословием, фон Штраубе без ущерба для смысла опустил.)
"…наконец, главное творение его жизни – циклопического размера воздухоплавательный аппарат, смелостью замысла и широтой фантазии далеко превосходящий сооружения известного всему миру немецкого генерала графа Фердинанда Цеппелина. Длиной почти в четверть версты, наполненный специально полученным сверхлегким газом, оснащенный двумя дюжинами пропеллерных двигателей, он способен был вмещать до полутысячи народу и подниматься на высоту Эвереста…