Завещание Императора
Шрифт:
…беспощадным роком в расцвете сил своих!
Аделия Корде
Дальше фон Штраубе лишь пролистывал газеты, не задерживаясь на отчеркнутых статьях, только выхватывая взглядом некоторые заголовки и строки, снова и снова сообщавшие о потопах, взрывах, пожарах и прочих внезапных бедствиях:
… "Гибель в кузне Вулкана"…
… "Гомункулус вырывается на свободу"…
… "Месть арктических льдов"…
… "Смертельная дуэль со стихией"…
…"…несмотря на все принятые меры по спасению…"…
…"…и
…"… вместе с ним… на дно озера… и деревня…яевка, разделившая судьбу легендарного града Китежа – нашей российской Атлантиды…"…
…"…все решилось в один миг, от единой случайной искры. До коих же пор, столь богатые талантами, мы будем столь беспечны в простейших мерах безопасности?!.."…
…"…не сумев удержать энергию сю в отведенных пределах… И от роду было ему, что знаменательно, 33…"…
Более он читать не стал, отодвинул от себя стопку газет. Суть подборки была ясна – мир, сам не осознавая того, катился к своей неотвратимой гибели, как управляемая слепым кучером карета. Уже летели в пропасть камни из-под колес, но слепой лихач знай себе нахлестывал взгоряченных лошадей. И каким-то загадочным образом он, фон Штраубе, чувствовал свою сопричастность со всем происходящим. Необходимо было срочно продолжить разговор с котелками, безусловно, тоже знавшими об этой его сопричастности, причем, вероятно, знавшими несравнимо лучше, нежели он сам.
Между тем, прошло уже изрядно времени с тех пор, как странные Иван Иванычи оставили его одного, часа, наверно, полтора, если даже не больше, за окном успело вовсе стемнеть, а они никак не появлялись. Фон Штраубе сначала нарочито громко прокашлялся, затем встал и принялся расхаживать по комнате, печатая шаг и стараясь ступать на самые скрипучие доски паркета, но и производимый шум ни к чему не привел. Еще, пожалуй, с четверть часа он продолжал эти безрезультатные упражнения в шагистике, наконец, порядком утомившись, решительно направился к дверям. Слова уже вертелись на языке. Начать разговор он полагал так: "Все это в самом деле крайне занимательно, господа, однако же…"
Глава 8
Врачевание золотухи
…Однако же, выйдя в коридор, он в изумлении на миг приостановился. Показалось, что коридор совсем другой, не тот, через который они проходили давеча – более темный и обшарпанный, обои были местами оборваны, углы затянуты паутиной, что в тот раз почему-то не бросилось в глаза. И пахло здесь на сей раз какой-то застарелой плесенью, точно воздух успел прокиснуть за то время, что фон Штраубе находился в комнате. Вдобавок, посреди коридора появились грубо сколоченный деревянный помост, какой обычно используют при своих работах маляры, — уж этого-то сооружения лейтенант никак не мог бы в тот раз не заметить.
Фон Штраубе подергал поочередно ручки четырех дверей, ведущих в другие комнаты; все двери, однако, были на запоре. Тут в полумраке он сумел разглядеть на полу меловые следы, оставленные чьими-то грязными сапогами. Следы вели в какой-то заворот в дальнем конце коридора, и лейтенант, не придумав ничего другого, направился туда.
Грязная дверь висела наперекосяк, держась на одной петле. Фон Штраубе толкнул ее, и после нещадного скрипа взору его предстала тускло освещенная, совершенно не жилого вида комната, без какой-либо меблировки. Прямо на полу, по-турецки поджав ноги, полукругом сидели шестеро, судя по одежде, мастеровых, пятеро были взрослые, шестой – мальчик лет десяти, и, склонившись к центру, исполняли, как в первый миг показалось лейтенанту, некое басурманское молебствие. Лишь приглядевшись получше, он понял свою ошибку. В центре круга стоял небольшой медный чан, кажется, с квашеной капустой, — от него-то и исходил этот плесенево-кислый смрад; люди – кто ломтем хлеба, а кто и голой рукой – поочередно загребали оттуда эту квашенину и отправляли ее в рот. То, что фон Штраубе сперва принял за ритуальное действо, являло собой заурядную, хотя нищенскую и неприглядную со стороны трапезу. При этом особую шустрость проявлял мальчишка, успевавший просунуть свою ручонку не в очередь, вдвое чаще других.
Он-то первым и заметил стоявшего в дверях фон Штраубе – вдруг оторвался от еды, указал на него пальцем и что-то залопотал на некоем тарабарском наречии. Вслед за мальчиком подняли головы остальные едоки и загалдели тоже по-тарабарски. Четверо из них вскочили, обступили ничего не понимающего лейтенанта и, продолжая что-то оживленно тараторить на своем языке, дотрагивались липкими, дурно пахнущими руками до его платья. Хотя они делали это не грубо, а, пожалуй, даже с почтительностью, как дикари ощупывают почитаемую реликвию, фон Штраубе испытывал нарастающую брезгливость к этим невесть откуда появившимся тут странным людям. На время он даже позабыл об исчезнувших котелках, теперь желал только одного – поскорее покинуть это место.
Пятиться было некуда – двое самых плечистых заслонили дверной проем, поэтому лейтенант почел за наилучшее самому перейти в наступление.
— Пре-кра-тить! — топнув ногой, гаркнул он.
К своему неудовольствию, отметил, что голосом дал петуха, тем не менее, все-таки подействовало – басурмане мигом сделали по полшага назад и стали между собой о чем-то с некоторым испугом перешептываться. Это прибавило лейтенанту решимости. Едва ли они могли его понять, значение имел только правильно взятый им командирский тон, поэтому уже потвердевшим голосом, целясь глазами поочередно в каждого из них, он сурово спросил:
— Что происходит, черт побери!? — И, хотя не ожидал от них никакого ответа (мало того, что басурмане – вдобавок еще на их смуглых лицах явно проступала печать врожденного идиотизма), все же продолжал наступать: – Кто вы такие, отвечайте! Где хозяева?
Однако, к неожиданности, старик, остававшийся сидеть рядом с мальчиком, единственный из шестерых, чье лицо сохраняло признаки разума, даже, пожалуй, умудренности, вдруг заговорил, причем вполне по-русски, разве что с некоторой восточной приторностью:
— Не гневайтесь на этих людей, достопочтимый господин. — Он встал, — ростом оказался высок и сложением статен, — почтительно поклонился, приложив руку к груди. — Они скудны умом, господин, как дети наивны, не получили благородного воспитания, но они не способны никому причинить зла, мой господин, и они умеют быть благодарными. От вас они ждут лишь милости, которую господин, при его доброте, способен им оказать.
Остальные вновь загалдели на своем неизвестном наречии и закивали головами, а мальчишка, имевший тоже весьма идиотическое выражение лица, внезапно вскочил, подпрыгнул к лейтенанту и попытался облобызать его руку замасленными губами.