Завещание
Шрифт:
– Разве я сказал, что это было после наступления темноты? —спросил он удивленно.
– Полагаю, что так было, – сказала она довольно резко. – Не правда ли?
Он поднес спичку к ее сигарете.
– Фактически так и было, – согласился он.
Она выпустила длинную струю дыма и повернула голову, чтобы видеть его.
– Я пытаюсь определить, кто вы по профессии, – сказала она. – У меня такое чувство, что вы, вероятно, газетный репортер.
Она увидела, как его зубы мелькнули в улыбке.
– Не скажете ли, почему вы подумали именно об этом? – спросил он.
Она покачала головой.
– Не люблю
– Нет, моя прекрасная леди. Я – барристер.
Он догадался, что под маской она нахмурила брови.
– О, – сказала она, – барристер.
– В уголовном суде, – он кивнул головой, как бы подтверждая свои слова.
Она резко поднялась.
– Это, должно быть, очень интересно, но мне нужно вернуться в танцевальный зал: я приглашена на этот танец. – Она помолчала, и он увидел, как ее губы искривились презрительно. – Могу я сделать комплимент вашему костюму? Он подходит вам чрезвычайно!
Мистер Эмберли пожал плечами. Он наблюдал, как она прошла через холл, затем отправился искать свою кузину.
Он видел,что кузина незадолго до этого поднималась по лестнице с каким-то молодым человеком, явно влюбившимся в прекрасную незнакомку. О молодежи мистер Эмберли был плохого мнения и не видел ничего предосудительного в том чтобы прервать их тет-а-тет и пригласить Филисити на танец, который, без сомнения, предназначался ему. Он пробрался по лестнице между парочками, облюбовавшими это место, и поднялся в верхний холл. Здесь было так же просторно, как и внизу, а стулья и ширмы были расставлены с таким расчетом, чтобы создать небольшие закутки для отдыха. В одном конце холла была широкая лестничная клетка, освещенная яркими огнями, в другом – сводчатый проход, который вел к широкому коридору, делавшему резкий поворот направо. Имея причины догадываться, что кузину можно найти в картинной галерее, которая, как говорили, была расположена в глубине дома, Эмберли направился к проходу, высматривая путь в галерею.
В конце прохода помещение по правую сторону было освещено, другая сторона была темной, словно показывая, что эта часть дома вечером не используется. Эмберли догадался, что налево расположены комнаты слуг, черная лестница, и повернул направо.
Пол здесь был обит войлоком, что скрадывало звук шагов. Несколько дверей, на одной из которых была табличка «Женский туалет», были открыты; в интервалах между ними стояли несколько предметов изящной старинной мебели, очень отличавшейся от массивной мебели красного дерева, которая так портила гостиную на первом этаже. Видно было, что покойный Фонтейн предпочитал солидную продукцию своего времени более изящной обстановке прежних веков. Можно было догадаться, что и его наследник не собирается избавляться от стульев, столов и комодов викторианской эпохи, чтобы заменить их этими изгнанными из жилых помещений произведениями искусства.
Картины в тяжелых золоченых рамах висели на белых стенах. Мистер Эмберли, неплохо знавший живопись, на ходу поглядывал на них, но вдруг остановился у замечательного портрета работы Рейнольдза. Он все еще стоял у картины, задумчиво рассматривая ее, когда из галереи в конце коридора вышел хозяин дома.
Фонтейн был в хорошем настроении: он вовсю и от души наслаждался балом. Непринужденно разгуливая среди гостей, он являл собой образец превосходного хозяина, заботящегося о том, чтобы прием прошел успешно, и вносил немалую лепту в общее оживление своей приветливостью и веселостью.
Увидев Эмберли, он сразу подошел к нему и хлопнул по плечу:
– Так не пойдет, Мефистофель, – сказал он недовольно. – Не танцуете? Только не говорите, что не нашли себе партнершу!
– Нашел. Вот ищу ее, но остановился, заглядевшись на эту картину. Завидую вашей коллекции.
– Неужели? – спросил Фонтейн. – Боюсь, она не в моем вкусе. Хотя у меня есть несколько неплохих работ на спортивную тему. Если хотите, можете посмотреть. В моем кабинете.
– Я предпочитаю эту, – ответил Эмберли, продолжая смотреть на портрет женщины. – Кто это?
– Мой дорогой, понятия не имею! Прапрабабушка, видимо. Характерные для семьи нависшие брови. Бабенка смотрится совсем неплохо. Лучше спросите мою домоправительницу. Она знает гораздо больше меня о всех этих предках.
Эмберли отвернулся от картины и заметил, что бал имеет успех. Фонтейну это понравилось.
– Думаю, все идет прекрасно, не так ли? Ужасно глупо, однако, но я не настолько стар, чтобы не находить в этом удовольствие. Коль скоро вокруг меня столько веселых людей, и неплохой оркестр, и танцы, и все прочее, я забываю все свои неприятности. Вам покажется это смешным, но мне нравятся подобные вещи. Всегда нравились.
– У вас много неприятностей? – спросил небрежно Эмберли. —Непохоже.
На лицо Фонтейна как будто набежала туча.
– Полагаю, у всех есть неприятности личного характера, – ответил он. – Вы знаете, такое поместье, как у меня, всегда доставляет много беспокойства.
– Могу представить. Но, как я догадываюсь, вы не любите этот дом?
– Да, – сказал Фонтейн с неожиданной горячностью. – Я ненавижу его. Я привык думать, что он мне нравится. Всегда с удовольствием предвкушал, как поселюсь здесь в конце концов. Но иногда я молю Бога о возвращении в свою городскую квартиру, где нет всех этих… забот о поместье, которые меня беспокоят.
– Да, вполне понимаю вас. Но думаю, здесь есть и свои преимущества.
Улыбка, похожая на гримасу, исказила лицо Фонтейна.
– О, да. Значительные преимущества, – согласился он. – Но дело в том, что я не планировал стать сельским помещиком. Слушайте, вы уверены, что не хотите, чтобы я представил вас какой-нибудь чаровнице? Нет? Что ж, мне надо возвращаться в зал. Надеюсь, вы найдете свою сбежавшую партнершу.
Он направился к проходу, а Эмберли продолжил свой путь к картинной галерее, где он надеялся найти Филисити.
Все должны были снять маски ровно в полночь, сразу перед ужином. За двадцать минут до этого двадцать гостей собирались в холле нижнего этажа и в зале, покидая укромные уголки на верхнем этаже, в предвкушении веселого ритуала снятия масок.
Взрывы смеха и болтовня, заглушаемые последними аккордами квикстепа, заполнили помещения первого этажа, в то время как в той части дома, где находился Эмберли, стояла тишина.
Вдруг в длинном коридоре послышалось движение. Открылась одна из дверей, из нее вышла девушка и на мгновение остановилась, вглядываясь в темноту в конце коридора. Никого не было видно, ни звука не было слышно из галереи, где все еще горели огни, даже шум на первом этаже не доносился до этого уголка дома.