Завещаю вам жизнь.
Шрифт:
— Ну как не проигрывал? — возразил Штейн. — Еще как проигрывал! Он же не шулер. Кстати, в посольстве узнавали об очередном финансовом крахе графа на следующий же день.
— Каким образом?
— По особенной ядовитости графа. И, конечно, по тому, что он у кого-нибудь просил в долг.
— Ему охотно давали? — полюбопытствовал Хабекер.
— Только те, кто рангом выше. Тем, кто ниже рангом, фон Топпенау отдавать долги забывал. И они, конечно, отказывали.
Хабекер исписал уже половину листа.
— Вы нарисовали довольно яркий портрет, —
Штейн вынул платок и протирал пенсне.
— Дипломаты - тоже люди, криминаль-комиссар, — сказал Штейн, дыша на стекла. — Но, конечно, фон Топпенау - фигура неординарная. Однако судить о нем только по отрицательным качеством не следует. Между прочим, это начитанный человек, великолепный знаток международного права и настоящий лингвист. Он владеет минимум шестью-семью языками... Говоря о странности графа, я просто хотел объяснить, почему посол Мольтке не спешил с его продвижением.
— Благодарю вас, — сказал Хабекер. — Я понял. В это крайне интересно.
— Пожалуй, Мольтке смущало еще одно обстоятельство, — не слушая, сказал Штейн и аккуратно водрузил пенсне на переносицу. — Я имею в виду откровенную англоманию фон Топпенау. Граф не стеснялся восхищаться английскими аристократами, их привычками, их умением оставаться у власти. Говорил, что немецкая знать должна подражать сынам Альбиона. Мне рассказывали, что дом у графа построен на английский манер.
— Знали об этом в Берлине?
— Конечно, — спокойно сказал Штейн. — Я писал об этом.
— И это никого не смущало?
— Не знаю, — сказал Штейн. — Впрочем, у любого дипломата вы найдете подобные же странности. Деловые качества фон Топпенау гораздо более важный фактор, нежели его мелкие страстишки.
Хабекер выглядел обиженным.
— Граф действительно хороший дипломат? — хмуро спросил он.
— Достаточно ловкий, во всяком случае, — ответил Штейн. — И прирожденный руководитель: он умеет вся кого заставить работать вместо себя. У фон Топпенау такой вид, что никому из сотрудников не приходило в голову отказаться от поручений, высказываемых самым вежливым, но и самым безоговорочным тоном. Потом-то спохватывались, ворчали, догадывались, что граф свалил на их плечи собственную работу, но выполняли ее.
— Н-да, — сказал Хабекер. — Иными словами, трудиться фон Топпенау не любил. И всегда находил по душных овечек.
— Учтите, он был другом посла, — напомнил Штейн. — Люди воздерживались портить отношения с графом, чтобы не испортить отношений с самим фон Мольтке.
— Понятно! — уныло сказал Хабекер.
Потеряв нить мыслей, он тупо уставился в стол. Его одолевала усталость. Давнишняя работа сначала в полиции, а потом в гестапо приучила, казалось, не реагировать на коррупцию, на служебное подсиживание, на продажность государственных чиновников, на их недобросовестность, а порой и на их готовность к измене рейху. Но иногда криминаль-комиссара, как вот сейчас, охватывало отчаяние. Где ни копни — обязательно докопаешься до навозной кучи. И конца этому не видно...
— Я вам еще нужен? — услышал Хабекер голос Штейна.
Следователь стряхнул тупое оцепенение.
— Извините. — сказал он. — Задумался...
Приходилось взять себя в руки, напрячься, не показать Штейну своего истинного состояния, извлечь из разговора максимум пользы.
— Скажите, господин Штейн, — спросил он, — вы не знаете, Инга Штраух была знакома с графом фон Топпенау в Варшаве?
— Инга Штраух? — переспросил Штейн. — Поскольку она бывала в посольстве... Но я не видел, чтобы они разговаривали.
— А вне посольства они не встречались?
— Не знаю. Не видел, криминаль-комиссар.
— В последнее время Инга Штраух работала секретарем фон Топпенау, — пояснил Хабекер. — Я полагал, что их знакомство могло относиться еще к варшавскому периоду.
— Не думаю, помедлив, сказал Штейн.
– Не мои утверждать, но не думаю. Конечно, Штраух - красивая женщина, но... Я уже говорил, что фон Топпенау ограничивал свои связи польским высшим светом. И потом, если бы Эриха хоть раз видели с Ингой Штраух, это стало бы известно в посольстве. Мы наблюдали за знакомствами сотрудников посольства, криминаль-комиссар, а Инга Штраух не такая женщина, близость с которой осталась бы незамеченной.
— Значит, вы не думаете, что граф знал Ингу Штраух в пору варшавской службы?
— Знать ее Эрих мог, но близки они не были. Это бесспорно, криминаль-комиссар.
Хабекер чувствовал, что зашел в тупик. Длительные расспросы Штейна ничего не принесли. А может быть, они и не могли ничего принести?
— Н-да... — протянул Хабекер. — Странно. Все это очень странно... Тем не менее я весьма признателен вам, господин советник. Простите, не дадите ли вы характеристику и другим ведущим работникам посольства в Варшаве? И, если вас не затруднит, немного об их отношениях с графом и с Ингой Штраух.
Штейн переменил позу, закинул ногу на ногу, поджал губы.
— Право, не знаю, с кого начать? — неуверенно начал он. — Военный атташе Вольцов... Член партии. Кадровый военный. Грубоват, но всегда искренен. Сейчас на Восточном фронте. Графа фон Топпенау недолюбливал, но многое ему прощал как бывшему солдату Постойте! Вот кто был знаком с Ингой Штраух! Ну, конечно же! Штраух Дружила с его секретарем Соней фон Шрейбер! Вольцов сам мне рассказывал, что раза два обедал со Штраух и своей секретаршей!
— Минутку! — сказал Хабекер, черкая карандашом по бумаге. — Не так быстро, господин Штейн... Штраух Дружила с его секретарем. А кто такая фон Шрейбер?
— Ну, как вам сказать?.. Ничего примечательного. Родом из семьи крупного торговца зерном в Петербурге. И Родилась там. Между прочим, поклонница всего русского. Нет, нет, не советского, а именно русского. Самовары, калачи, цыгане и тому подобное. Но исключительно порядочна. Атташе Вольцов находил, что Шрейбер можно доверить любую тайну и быть абсолютно спокойным, что эта тайна останется погребенной, как в могиле.