Заводная
Шрифт:
— Да, насчет своей выгоды я всегда был слишком джай рон.Чайя меня в этом тоже упрекает. Вот почему я и держу тебя рядом. Впрочем, об Аккарате не стоит беспокоиться — поплюет ядом и утихнет. Он, может, и недоволен, но у генерала Прачи слишком много сторонников в армии, для новой попытки переворота хватит. После того как умер премьер-министр Суравонг, у Аккарата ничего, кроме денег, не осталось, он в изоляции. У него никакой поддержки — ни мегадонтов, ни танков. Бумажный тигр. И это ему
— Он опасен.
Джайди бросает на Канью серьезный взгляд.
— Кобры тоже. И мегадонты. И цибискоз. Кругом вообще сплошные опасности. А Аккарат… — Он пожимает плечами: — Что сделано, то сделано. Ничего уже не изменишь. Так зачем переживать? Май пен рай [50] . Выбрось из головы.
— Все равно вам надо быть поосторожней.
— Думаешь о том, на якорной площадке, которого Сомчай заметил? Он тебя напугал?
50
Философская установка многих тайцев. Примерный смысл: все — не важно.
— Нет.
— Надо же. А вот я напугался. — Джайди оценивающе смотрит на Канью — решает, сколько правды можно ей доверить. — У меня очень нехорошее предчувствие.
— Серьезно? — Девушка поражена. — Вы напугались одного несчастного человека?
— Ну, уж не так, чтобы убежать и спрятаться за юбку жены… Я видел его раньше.
— Вы не рассказывали.
— Да я и сам поначалу не был уверен. Похоже, он из Торговли. — Джайди ненадолго задумывается. — Видимо, на меня опять открыли охоту. Может, снова попробуют убить. Что скажешь?
— Не посмеют. Вас же поддержала ее величество.
Он гладит себя пальцем по смуглой шее вдоль старого белого шрама, оставленного выстрелом из пружинного ружья.
— Не посмеют даже после якорных площадок?
— Тогда я назначу вам телохранителя, — с неожиданной злостью говорит Канья.
Эта вспышка заставляет Джайди захохотать, но на душе становится теплее и спокойней.
— Ты хорошая девушка, но я буду дурак, если возьму охрану. Все же поймут, что мне страшно. Какой я после этого тигр? На вот, поешь. — Он кладет Канье на тарелку еще рыбы.
— Я наелась.
— Брось, все свои. Ешь.
— Наймите телохранителя. Очень прошу.
— А я доверю свою охрану тебе. Этого будет вполне достаточно.
Девушка вздрагивает. Джайди забавляет ее смущение, но он не подает вида.
«Ах, Канья. Каждому в жизни приходится делать выбор. Я свой сделал, но у тебя собственная камма».
Потом продолжает вслух:
— Поешь. Вон какая худющая.
Канья отодвигает тарелку.
— Что-то я не голодная в последние дни.
— Людям еды не хватает, а она «не голодная».
Девушка делает недовольное лицо и подцепляет ложкой ломтик рыбы.
Джайди откладывает вилку и мотает головой:
— И все-таки: в чем дело? Ты угрюмей, чем всегда. Такой вид, будто родного брата похоронила. Что случилось-то?
— Да ничего. Правда ничего. Просто есть не хочется.
— Докладывайте, лейтенант. Говорите все как есть. Это приказ. Вы хороший офицер, и я не могу смотреть, как вы маетесь. Мне не нравятся кислые лица моих людей, будь они хоть трижды родом из Исаана.
Пока девушка, скривив губы, подбирает нужные слова, Джайди задумывается, вел ли себя по отношению к ней когда-нибудь тактично. Вряд ли. Всегда напирал, легко приходил в ярость. А вот Канья, эта мрачная Канья — она, наоборот, всегда джай йен.Никакого санука,но непременно джай йен.
Джайди терпеливо ждет, надеясь наконец-то услышать историю ее жизни — как есть, со всеми горькими подробностями, но вместо этого, к его изумлению, девушка, страшно смущаясь, почти шепотом произносит:
— Кое-кто из наших жалуется, что вы мало принимаете добровольных пожертвований.
— Что?! — Он подпрыгивает на месте и таращит на нее глаза. — Мы так вообще не делаем. Мы — другие, и гордимся этим.
Канья торопливо кивает.
— Вас за это и любят — газеты, печатные листки… Люди тоже любят.
— Но?..
На ее лице возникает прежнее печальное выражение.
— Но вас больше не продвигают по службе, а тем, кто вам предан, нет пользы от такой компании. Люди падают духом.
— Зато результат-то какой! — Джайди хлопает по зажатому между ног мешку денег, конфискованных на паруснике. — К тому же они знают: в случае чего — всегда поможем. Средств более чем достаточно.
Канья, потупив глаза, бормочет:
— Кое-кто говорит, что вы оставляете деньги себе.
— Себе?! — Джайди потрясен. — Ты тоже так считаешь?
Она жалобно пожимает плечами.
— Конечно, нет.
— Как я мог на тебя подумать, — виновато улыбается Джайди. — Ты всегда была молодцом и отлично работала. — Его переполняет сострадание к этой девушке, которая когда — то, умирая с голода, пришла в команду и с тех пор боготворила своего начальника, его славу и во всем ему подражала.
— Я, как могу, пытаюсь развеять слухи, но… — Она снова безнадежно пожимает плечами. — Новички говорят: служить у капитана Джайди — все равно что завести у себя в желудке паразита — работаешь, работаешь, а с лица спадаешь все больше. Они хорошие ребята, только им стыдно ходить в старой форме, когда их приятели в новом, с иголочки. Остальные ездят на пружинных мотороллерах, а наши — вдвоем на одном велосипеде.
— Помню, белых кителей когда-то любили, — вздыхает Джайди.