Заводной апельсин (др. перевод)
Шрифт:
– Ну-ну-ну-ну, что за дела? Вы почему решили, что я хочу вас vidett?
А папа и говорит, этак пристыженно:
– Мы про тебя в газетах прочли, сын. Там сказано, что с тобой обошлись очень несправедливо. Что правительство довело тебя до самоубийства. В этом ведь и наша вина есть – в какой-то мере. Я только хочу сказать, сын, что наш дом – это твой дом. – Тем временем мама все выла и уу-хуу-хуухала, и вид у нее был прямо оторви да выбрось. Я и говорю:
– А как же насчет вашего нового сына Джо? Ведь он такой правильный,
А ма отвечает:
– Ой, Алекс, Алекс, ой-ей-ей-ей… – Так что папе пришлось пояснить:
– Такая, понимаешь ли, скверная с ним произошла штука. Он повздорил с полицейскими, и они его отделали.
– Да ну? – отозвался я. – Правда? Такой прямо добропорядочный tshelovek, подумать только! Это вы меня budd zdorov как озадачили.
– Да он стоял себе, никому зла не делал, – сказал папа. – А полицейский велел ему проходить и не задерживаться. Он, понимаешь ли, на углу стоял, ждал свою девушку. Они его прогонять стали, а он сказал, что имеет право стоять, где хочет, и тогда они на него набросились и отделали его почем зря.
– Ужас, – сказал я. – Просто ужас. И где же теперь этот бедняга?
– Ууу-хуу-хуу, – взвыла мать. – Доо-моой-хуу-хуу-еехал.
– Да, – подтвердил отец. – Он уехал в свой родной город выздоравливать. И работа его перешла кому-то другому.
– Стало быть, – уточнил я, – вы хотите, чтобы я снова поселился дома и чтобы все стало, как прежде?
– Да, сынок, – ответил мой папаша. – Прошу тебя, пожалуйста.
– Я подумаю, – отозвался я. – Я хорошенько об этом подумаю.
– Уу-хуу-хуу, – не унималась мать.
– Да заткнись ты, – прикрикнул на нее я, – или я тебе так сейчас выдам, что повод повыть у тебя найдется куда серьезнее. По зубам как vrezhu! – Говорю, а сам чувствую, бллин, что от слов от этих самых мне вроде как легче становится, снова вроде как свежая кровь по жилам zastrujatshila. Я задумался. Получалось, что для того, чтобы мне становилось лучше, я, выходит, должен становиться хуже.
– Не надо так говорить с родной матерью, сын, – сказал мой папаша. – Все же ты через нее в этот мир пришел.
– Да уж, – говорю, – тоже мне мир – graznyi и podly. – После чего я плотно закрыл глаза, будто бы мне больно, и сказал: – Теперь уходите. Насчет возвращения я подумаю. Но теперь все должно быть совсем по-другому.
– Конечно, сын, – сказал отец. – Все, как ты скажешь.
– И тогда уж сразу договоримся, кто в доме главный.
– Уу-хуу-хуу, – опять взвыла мать.
– Хорошо, сын, – сказал папаша. – Все будет так, как ты захочешь. Только выздоравливай.
Когда они ушли, я полежал, думая о всяких разных vestshah, в голове проносились всякие разные картины, а потом пришла медсестричка, и когда она стала расправлять на моей кровати простыни, я спросил ее:
– Давно я здесь валяюсь?
– Что-нибудь
– И что со мной делали?
– Ну, – говорит, – у вас все кости были переломаны, масса ушибов, тяжелое сотрясение мозга и большая потеря крови. Пришлось повозиться, чтобы все это привести в порядок, такое само не заживает, верно?
– А с головой, – говорю, – мне что-нибудь делали? То есть, в смысле, в мозгах у меня не копались?
– Если что с вами и делали, – отвечает, – так только то, что вам на пользу.
А через пару дней ко мне вошли двое моложавых vekov, по виду вроде врачей; вошли, сладенько так улыбаясь, и принесли с собой книжку с картинками. Один из них говорит:
– Нам надо, чтобы вы посмотрели эти картинки и сказали нам, что вы о них думаете, ладно?
– Что за дела, koresha? – отозвался я. – Какие еще новые bezumni идеи решили вы на мне отрабатывать? – На это оба смущенно заусмехались, а потом сели по обеим сторонам кровати и раскрыли книжку. На первой странице была фотография птичьего гнезда с яйцами.
– Ну? – проговорил один из докторов.
– Птичье гнездо, – сказал я. – Полно яиц. Очень мило.
– И что бы вы хотели с ним сделать? – спросил другой.
– Ну, – говорю, – расквасить, естественно. Взять его да и шваркнуть об стену или об камень, а потом поглядеть, как там все яйца в лепешку будут.
– Неплохо, неплохо, – закивали оба и перевернули страницу. Открылась картинка с большой такой птицей, которая павлин называется, и хвост у него распущен, разноцветный такой, наглый донельзя. – Ну? – спрашивают.
– Я бы хотел, – говорю, – выдергать у него из хвоста все перья, чтобы он орал, как резаный. А то вон какой наглый, гад.
– Неплохо, – сказали они оба в один голос. – Неплохо, неплохо. – И давай листать страницы дальше. Где были на картинках симпатичные devotshki, я говорил, что хотел бы сделать им добрый старый sunn-vynn, а заодно и pomordovatt хорошенько. Попалась картинка, где человеку въехали сапогом в morder и в разные стороны брызжет кровь; я сказал, что хотел бы ему добавить. А еще была картинка, где nagoi друг нашего тюремного свища тащил в гору крест, и я сказал, что пошел бы следом с молотком и гвоздями. И снова: «Неплохо, неплохо». Я говорю: – К чему все это?
– Глубокая гипнопедия, – отвечает один (или какое-то словцо наподобие, точно не помню). – Похоже, вы выздоровели.
– Выздоровел? – возмутился я. – Валяюсь тут плашмя на койке, а вы говорите – выздоровел? Поцелуй меня в jamu, вот что, koresh!
– Подождите, – сказал его приятель. – Теперь уже недолго осталось.
Я ждал, бллин, а заодно поправлялся, а заодно уплетал за обе щеки всякие там яйца-шмяйца, тосты-шмосты, запивая их чаем с молоком, и вот настал день, когда мне сказали, что ко мне пришел очень-очень необыкновенный посетитель.