Завоевание Константинополя
Шрифт:
В данном случае Робер де Клари мыслил целиком в русле насаждавшегося церковниками конформизма, который выражал общественно-политические воззрения всех слоев феодального класса. Однако, как мы видели, во многих других случаях он сохраняет определенную свободу суждений, независимость мысли. Именно эта черта отличает его записки от исторических произведении других современников, посвященных крестовому походу.
В хронике встречается только один случай, когда автор нарочито умалчивает о хорошо известном ему факте попытке многих крестоносцев (во время пребывания на о-ве Корфу) уклониться от похода на Константинополь. Перечисляя имена рыцарей и сеньоров, намеревавшихся вырваться из цепких когтей венецианцев и предводителей крестоносной рати (Бонифация Монферратского и др., сговорившихся с ними), Жоффруа де Виллардуэн называет среди прочих и Пьера Амьенского [67] . Его вассал Робер де Клари, надо полагать, также находился среди потенциальных «дезертиров». Тем не менее в хронике (гл. XXXI) данный эпизод вовсе обойден. Быть может, в то время, когда автор диктовал ее, он испытывал нечто вроде смущения за собственное поведение на Корфу и потому даже не намекнул на попытку своего сеньора уехать оттуда?
67
Geoffroy de Villehardouin. Op. cit., XXIV, p. 109.
Робер
68
Pauphilet A. Sur Robert de Clari, p. 293.
Вообще персонажи хроники редко живут настоящей жизнью, выступают в своем индивидуальном обличье. Как правило, они обрисованы в трафаретных, стилизованных характеристиках и напоминают героев баллад. Характеристики эти оценочны, лишены жизненных оттенков, приводятся всегда с пунктуальной перечислительной старательностью — даже в тех случаях, когда герои действуют в обыденной ситуации, прекрасно знакомой хронисту, равно как и его вероятным слушателям: епископ Нивелон Суассонский, сыгравший большую роль в дипломатической истории событий 1202 — 1204 гг., — человек «очень мудрый и доблестный как в решениях, так и, коли в том имелась необходимость, в действиях» (гл. I); цистерцианского аббата из Лоосской обители (Фландрия) историк также характеризует как «весьма мудрого и праведного» человека (Там же); Матье де Монморанси рисуется «весьма доблестным» рыцарем, такая же оценка дается и Пьеру де Брасье и т. д. Портретные зарисовки у хрониста схематично иконописны. Лишь иногда в них проступают элементы психологизации на житейски достоверной основе («Маркиз возненавидел императора» — гл. XXXIII и т. п.). В основном же автор остается на почве традиции, предполагавшей символизированное, условно стилизованное, фиксированное в общепринятых эпитетах описание действующих лиц.
Совершенно иные качества повествователя обнаруживает Робер де Клари, рассказывая о Константинополе. Здесь он умеет превосходно поведать именно то, что, с его точки зрения, заслуживает внимания аудитории, может вызвать ее восхищение и что надлежит возвеличить перед слушателями, которые никогда в жизни не видели ничего прекраснее графского двора в Амьене. В этих описаниях ярко проявляется одаренность хрониста как безыскусного рассказчика. Вслед за множеством более или менее скупых сведений о перипетиях крестоносного предприятия, за этой в общем-то чахлой пустыней фактов словно открывается пышный оазис — пышный, несмотря на то что интерес Робера де Клари приковывает его взор преимущественно к внешним деталям увиденного в Константинополе. Он замечает главным образом то, что блестит, сверкает, является драгоценным, свидетельствуя о чем-то необыкновенном и чудесном. Известный французский медиевист Жак ле Гофф писал о пилигримах: «Для этих варваров, живших жалкой жизнью в своих примитивных укреплениях или столь же жалких городках-крепостцах, — западные „города“ насчитывали тогда всего несколько тысяч жителей... — Константинополь с его, вероятно, миллионом жителей и обилием памятников, с его лавками — это было открытие города» [69] . Такое представление в основном соответствует действительности (за исключением преувеличенной оценки численности константинопольского населения). Из хроники Робера де Клари явствует; что произведения искусства восторгали его не сами по себе — ему не дано было их понять, а лишь те аксессуары памятников архитектуры, скульптуры, прикладных искусств и т. д., которые более всего поразили провинциального французского рыцаря, простого и по-деревенски бедного. Он увидел в Константинополе прежде всего богатство — мрамор и порфир колонн, драгоценные камни, украшавшие оклады икон, и золото алтаря в храме св. Софии, сотню лампадных люстр на его своде. Взглядом грабителя Робер оценивает каждый светильник — в 200 марок серебра (гл. LXXXV). Еще более поражен суеверный рыцарь магическими свойствами храмовых столпов, целебной силой странного трубчатообразного предмета, висевшего у великих врат св. Софии (buhotianus), пророческими письменами на статуе, якобы изображавшей императора Ираклия (гл. LXXXVI — LXXXIX). Потрясенная всей этой невидалью, память молодого рыцаря запечатлела детали увиденного с удивительной свежестью. Вместе с тем Робер де Клари привязан к родной земле, и неуемная жажда разглядеть «чудеса», встретившиеся ему в чужой стороне, сочетается у него с невольным желанием «перенести» эти словно неправдоподобные картины из их действительного топографического контекста в «подлинники» памяти, понятные его соотечественникам. Конечно, Константинополь, где сохранились античные одеяния, произведения искусства, собранные в течение столетий, где высились памятники разнообразной и сложной архитектуры, должен был поразить Робера де Клари. Интересно, однако, что он перечисляет только императорские дворцы, церкви, монастыри (гл. XCII), ворота, площади, места развлечений, словом, то, что составляло контраст привычному для пикардийца скромному антуражу. Робер де Клари описывает лишь главные магистрали и здания в восточной части города, залив Золотой Рог, где возвышался новый императорский дворец, воздвигнутый при Комнинах, стояли просторные и пышные дома богачей, где сосредоточены были десятки церквей, включая величественный храм св. Софии. Вероятно, хронист имел возможность видеть и «оборотную сторону» Константинополя — узкие и темные улочки, где располагались домишки ремесленников и городской бедноты, но об этом, нищем Константинополе автор записок умалчивает, если не считать одного
69
Le Goff J. Civilisation de l’Occident medieval. P., 1964, p. 181.
Структура произведения
Хроника Робера де Клари (в оригинале, изданном в 1924 г. Ф. Лоэром) подразделяется на 120 главок; какие-либо другие формальные единицы структурного членения отсутствуют. Тем не менее логика изложения материала позволяет выделить в «Завоевании Константинополя» несколько частей. Историки предлагали различные варианты такого деления, обособляя от двух или трех (К. П. Бегли, Ж. Дюфурнэ) до семи (П. Шарло) частей. Наиболее убедительна все же схема, выдвинутая А. М. Нада Патроне, по мысли которой записки пикардийца более или менее отчетливо распадаются на четыре части.
Первая (гл. I — XXXVIII) целиком посвящена подготовительной стадии крестового похода. Здесь повествуется также об отплытии его участников из Венеции и о захвате ими Задара. Заканчивается эта часть рассказом о решении предводителей похода повернуть войско в сторону Константинополя под предлогом сказания помощи византийскому царевичу. В эту часть включены две обширные вставки: одна трактует дворцовую историю Византийской империи со времен Мануила I Комнина и до свержения Исаака II в 1195 г., другая рисует — на фоне событий, происходивших в Иерусалимском королевстве в конце XII в., — приключения маркиза Конрада Монферратского в Византии и на франкском Востоке (во время Третьего крестового похода).
Вторая часть — история (гл. XXXIX — LXXX) отклонения крестоносцев от цели, в результате чего они захватили Константинополь. Завершается эта часть описанием его последней осады и завоевания.
В третьей части (гл. LXXXII — CXII) Робер де Клари передает восторженное и проникнутое безудержной алчностью изумление крестоносцев Константинополем, рассказывает о конфликтах в воинстве в связи с дележом добычи, об избрании императора, о разделе территории Византии и создании Латинской империи.
Четвертая, завершающая часть хроники (гл. CXIII — CXX) — наиболее лаконичная и фрагментарная: события 11 лет (1205 — 1216 гг.) освещены в восьми главках. Рассказ ведется торопливо и несколько небрежно. Тут излагаются события, которых сам Робер де Клари не был ни участником, ни свидетелем и о которых разузнал от сподвижников, вернувшихся на родину после него.
Как исторический источник эти четыре части неравноценны. Первая почти полностью опирается на рассказы, услышанные Робером де Клари в лагере крестоносцев или в пути; она изобилует фактическими неточностями и лакунами. Вторая и третья части, напротив, освещают события, в которых Робер де Клари принимал личное участие, хотя оставался в неведении относительно многоразличных акций «тайной дипломатии» (обмен посольствами, переговоры и проч.), составлявшей немаловажную пружину крестового похода. Третья часть, включающая описание Константинополя, в историческом отношении значительнейшая во всей хронике. Никто из западных современников крестовых походов, когда-либо бывавших в Константинополе (Одо Дейльский, Гийом Тирский, Жоффруа де Виллардуэн), не дал столь обстоятельного описания города. Четвертая же часть записок наименее насыщена реалиями и наиболее легковесна в содержательном смысле. Приводимые в ней сведения, как уже говорилось, получены хронистом из вторых рук.
Какая бы из предлагавшихся схем структурного членения записок ни была верна, существеннее всего обстоятельство, с наибольшей четкостью сформулированное канадским историком П. Дембовски, самым крупным исследователем творчества пикардийского хрониста: «Структура хроники Робера де Клари, с его условно традиционными вступлением и заключением, тщательно соблюдаемым хронологическим порядком изложения, с его анекдотами, рационально оправданными отступлениями, вкрапливаемыми в повествование, — все это показывает, что перед нами не спонтанный рассказ-экспромт, ведущийся с „детской живостью“, а, напротив, строго организованная композиция» [70] . Это суждение лишний раз подтверждает ценность записок Робера де Клари как документа, ярко раскрывающего специфику и уровень исторического менталитета эпохи.
70
Dembowski P. La Chronique de Robert de Clari..., p. 121; Cp.: Pauphilet A. Sur Robert de Clari, p. 289; Dufournet J. Op cit., p. 366.
Хотя Робер де Клари обладал относительно невысоким интеллектуальным уровнем и весьма ограниченным культурным кругозором, все же он являлся историком — по интуиции. Хронист не удовлетворяется описанием фактов как таковых (подобно большинству анналистов), а ищет их причины. Его объяснения упрощены, но все-таки Робер де Клари — первый повествователь о Четвертом крестовом походе, ощутивший потребность объяснить историю главным образом из нее самой, первый из множества других, которые сохранили для потомства, может быть, более надежные, но гораздо менее одухотворенные живою мыслью и игрой фантазии свидетельства о своем времени. В заключительных словах Робера де Клари просматривается ясное обоснование его принципиальной позиции: он освещает события как рядовой рыцарь, участвовавший в походе. В этом — мера его правдивости и достоверности, делающая хронику по-своему выдающимся памятником исторического рассказа и исторической мысли феодальной эпохи.