Завтра мы будем вместе
Шрифт:
И даже свадьба с Юркой Неждановым отсюда, с простора южных морей, не казалась мне устрашающим событием. Какая муха меня укусила? Чего я испугалась? Впервые после своего побега я почувствовала огромную вину перед ним. В какое положение я его поставила! А ведь он любит.., любил меня. Конечно, можно считать, что я наказана. Так трудно, как на этом судне, мне никогда не было и, наверное, уже не будет. Но я должна вынести это суровое испытание, Я вернусь через полгода и все наверстаю.
Наступил адмиральский час — время матросского послеобеденного отдыха и законная передышка для меня. Я опять сидела на своем любимом месте, за лебедкой, на юте — грязная посуда подождет! Шторм затих совсем. Судно шло легко и ровно. Светило солнце. Над палубой кружили чайки.
Вдали виднелся берег, но берег чужой. Что там — Турция, Персия? Школьная география помнилась плохо, но теперь я пройду ее не по учебнику'. Однако прежде всего я должна улучшить свое положение на судне, сносно работать. И я смогу. Я же не белоручка какая. И дома готовила, когда бабушка заболела. Жаль, я не прислушивалась к ее советам раньше. Я решительно встала и направилась в судовую библиотеку, чтобы спросить кулинарную книгу.
Еще через пару дней погода окончательно установилась. Волнение было минимальным, один-два балла. А меня все продолжала мучить тошнота, причем по утрам. И вдруг до меня дошло: я беременна!
И другие признаки подтверждали это. Я подсчитала сроки. Выходило, что Юра заронил в меня семечко на последней неделе практики.
И кому я буду нужна на корабле в таком виде?
А с другой стороны, я избавлюсь от тягостных обязанностей и поеду как пассажирка. Как же, тотчас пресекла я свои мечты. На каком сроке освобождают от работы? Кажется, в семь месяцев, девчонки говорили. Это я успею вокруг света проплыть и домой вернуться, а никто даже моего живота не заметит. Вот Юрка бы обрадовался! Хотя — что ему радоваться, все равно в армию идти. А вдруг отсрочку бы дали? Я думала о Юрочке с непривычной добротой, как будто и не была виновницей разрыва. Мне вдруг показалось, что все еще можно поправить. Я даже хотела дать радиограмму в Ленинград, но в последний момент передумала.
Вообще настроение мое менялось ежечасно и зависело от множества обстоятельств.
Мои кулинарные усилия принесли первые плоды. Я научилась вкусно разогревать тушенку, одобряя мясо разными приправами и соусом. И матросы отреагировали немедленно. Они стали со мной примитивно заигрывать: отпускать двусмысленные шуточки, преграждать проход в коридоре и делать тому подобные глупости. Как теперь я радовалась этим знакам внимания В конце концов, каждый выражает свои чувства как умеет. Снова мысли вернулись к моей беременности. Нет, сейчас она была совсем некстати. И я не смогу вернуться к Юре, просить у него прощения, да и поздно уже. Когда я вернусь из плавания, он будет наверняка в армии.
Ладно, пусть пока идет, как идет. У меня еще есть время подумать.
Мы, наконец, вышли из Черного моря и теперь, замедлив ход, плыли в проливе Босфор. Вначале пейзаж был довольно однообразен. Нас окружали высокие, крутые берега. Но чем ближе мы подходили к берегам Турции, тем интереснее было на них смотреть. Горы утесами спускались к берегу, и по скату гор шли виноградники, из-за которых белели виллы. Я не могла понять, что тревожит меня теперь. Почему чужие берега так неожиданно взволновали меня. Я чувствовала, что окружающий пейзаж всей своей громадой перетекает в меня. Как будто я знакомилась не с новой страной, миром, а открывала новый мир в себе. Я чувствовала себя первооткрывателем или победителем, разницы никакой. Мы вошли в бухту Золотой Рог, где располагался порт Стамбула. Настроение в команде было приподнятое. Многие собирались на берег.
Наша стоянка была технической, надо было пополнить кое-какие запасы пищи и питьевой воды.
Грузы мы везли в далекую Африку — стальные конструкции и оборудование для нового завода, который наши специалисты строили в дружественном нам государстве. Так как погрузки-разгрузки не предстояло, судно осталось стоять на рейде в заливе. Скоро к борту нашего сухогруза пришвартовался турецкий катер. По трапу поднялась полиция и таможенники, они проверили документы у тех, кто готовился сойти на берег.
Ребята надели парадную форму, намылись, начистились, гладко выбрились. Все — красавцы, как на подбор. Даже Завьялов был сегодня трезв. Старпом дал последние наставления и еще раз предупредил о времени возвращения на судно. Наконец счастливчики сошли на пограничный катер, и он помчал их к стенам Стамбула.
Я и еще несколько человек остались на судне.
Сегодняшняя ситуация подтвердила, что с чужими документами мне дороги на сушу нет. С горя я отправилась в библиотеку. Читать в таком настроении кулинарную книгу не хотелось. Я, скучая, бродила среди книжных стеллажей, выискивая что-нибудь особенное. Но все было нудно и скучно. Я взяла с полки стоящий особняком томик стихов. Прежде я не увлекалась стихами. Даже Маргарита, мать Юрки, не смогла меня заставить читать рифмованные истории. Но сейчас я взяла томик Есенина, которого проходила в школе, и полистала его. Чувствуя себя несправедливо наказанной, находящейся почти под арестом на судне, неожиданно я нашла отклик в его грустных и залихватских стихах.
Вот оно что, удивилась я сама себе, вот для чего пишут стихи — чтобы ими утолять грусть. Вдруг я увидела строки, прямо касающиеся моего нынешнего положения:
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем,
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Я захлопнула томик и задумалась. А что я смогу рассказать знакомым о Босфоре, если меня спросят о нем? Была, мед-пиво пила, по усам текло, да в рот не попало? Но зато я собственными глазами видела море, полыхающее голубым или, точнее, изумрудным огнем!
— Грустишь, Катя? — услышала я голос старпома.
Старпом Царев, виновник моего захвата в кухонное рабство, единственный, кто иногда называл меня моим настоящим именем. Когда я подыхала от трудной и непривычной работы на камбузе, я ненавидела его. Теперь же, когда моя жизнь на судне стала входить в колею, я была почти благодарна ему за то, что попала в море. Море открывало мне не только незнакомый мир, но и саму себя. Я гордилась собой, что выстояла, не сломалась в первые дни. Пусть без блеска, но теперь я справлялась со своими обязанностями. Только невозможность сойти на берег удручала меня.
— Товарищ старпом, отпустите меня погулять со следующей группой матросов, — без особой надежды буркнула я.
— Не могу, Катерина. Страна, сама понимаешь, недружественная. Вот придем на разгрузку в Южную Африку, к нашим друзьям, я тебя выгуляю в своей связке, так и быть.
Я уже знала, что матросов выпускают в заморских городах гулять по трое. Чтобы вернее следили друг за другом и не вздумали сбежать. Интересно, вспомнила я своего отчима, как Петрову удалось смыться при таком надзоре и остаться в другой стране? Слова Царева о прогулке в африканском порту воодушевили меня. Наверно, такую же радость испытывает зэк, которому пожизненное заключение заменяют пусть длинным, но определенным сроком.