Завтра нас похоронят
Шрифт:
Сильва не встала проводить её. Только улыбнулась:
— Спасибо тебе… мама.
Карвен гуляла по парку вместе с отцом. Она держалась за его руку и смотрела на аттракционы. Только смотрела — кататься ей не хотелось. Он шёл рядом — молчаливый и сосредоточенный, но счастливый. Хотя за эту ночь у него стало больше седых волос. И у неё тоже.
— Ты не устала, Аннет? — мягко спросил он.
— Устала, — честно сказала она.
Он подхватил её и посадил к себе на плечи. Он никогда так не
— Ты будешь жить со мной? — вдруг спросил он. — У меня не очень большая квартира, но…
— А у тебя есть там книги?
— Есть.
— Тогда буду.
Алан выпрыгнул из пыльного ворчливого автобуса на заснеженную дорогу и осмотрелся. Слева возвышались горы, справа синело широкое, не успевшее заледенеть озеро. Это был совсем другой уголок страны… в который ему всегда хотелось попасть. И самое тихое место на планете.
Автобус снова зафырчал и поехал назад. Ал помахал ему рукой, словно прощался с той… жизнью.
У него с собой не было почти никаких вещей, кроме старого кошелька и рюкзака с инструментами за плечами. Он не знал, куда идёт и не знал, кого встретит. Он знал только одно — это был хороший день, пусть и холодный. И теперь у него всё будет только хорошо.
Карл Ларкрайт стоял у пепелища, где когда-то был его дом, и вспоминал, как шел через пламя с женщиной на руках. Он всегда боялся огня… но эта ночь, кажется, навсегда убила тот страх. Как и другие.
Он знал, что теперь в городе изменится всё. Может быть, он станет светлее. Таким, каким был когда-то в фильмах. Городом музыкантов и художников.
А ещё он думал о письме, которое пришло несколько дней назад и о котором он в спешке забыл. От матери.
В его родной стране тоже всё наладилось. Она начинала жить по-новому. И мать звала его домой. Туда, где не было вечных детей.
Он пересёк улицу, свернул в переулок и прошел в сторону почты. Ему нужно было отправить ответ. Он не писал ей обо всём, что успел пережить. Он написал лишь одну фразу:
«У меня уже есть другой дом. Прости».
Бывший министр Свайтенбах смотрел через стекло на свою жену. Она лежала неподвижно, но была в сознании. Пока что его не пускали к ней — из страха, что он принесёт в закрытый изоляционный бокс хотя бы одну бактерию с улицы. Сейчас даже этого будет достаточно, чтобы Долли заболела.
Поэтому он просто приложил ладонь к стеклу, думая о странной девочке, отдавшей свою кровь. И увидел, как жена тоже чуть приподняла кисть ему навстречу.
Эпилог
Снег падал колючими хлопьями, подолгу кружась в воздухе прежде, чем опуститься на светлые волосы
Леонгард не слышал, о чём они говорят. Он лишь видел вырывающиеся из ртов солдат облачка пара. Он поднял голову и устремил взгляд в бесцветное небо. С усилием выдохнул. Сегодня был его последний день.
— …Чарльз Герард Леонгард, за преступления, совершенные в период с 197* по 198* против человечности, вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел.
У судьи был монотонный, ничего не выражающий голос. Перед этим судья долго перечислял различные статьи кодексов, по которым он, доктор Леонгард, был преступником. Бесконечные ряды цифр, казалось, замерзали в холодном воздухе. Гертруда Шённ молчала. Он не поднимал на неё глаз. Когда прозвучали слова приговора, она поднялась и первой покинула зал. Вильгельм Байерс, новый министр внутренних дел, проследовал за ней…
Сейчас Леонгард думал об одном. Ему не дали попрощаться с Сильвой.
…Девочка побежала навстречу, едва его вывели, — но её тут же оттеснили журналисты. Впрочем… им тоже не дали приблизиться — толпа полицейских, среди которых были Рихард Ланн и Карл Ларкрайт, взяла учёного в кольцо. Леонгард шёл гордо, приподняв голову и расправив плечи. Ему было плевать даже когда кто-то из поджидавшей в переулке толпы крысят закричал:
— Мертвец идёт!
Он не слышал этого крика. Он слышал голос своей дочери:
— Папа, папа!..
На плечо упала особенно красивая снежинка с необыкновенными острыми лучиками узора. Совершенная. Он улыбнулся.
Люди у стены закончили курить. Им что-то сказали по рации. И они повернулись к нему. А потом распахнулась дверь во внутренний, двор, и снежная тишина заполнилась звонким голосом.
— Папа… я здесь!
Он не верил тому, что видел. Этого не могло быть в самом худшем кошмаре…
Сильва бежала к нему, и солдаты не пытались её остановить. Они наблюдали — и только на одном из четырёх лиц было сочувствие. Остальные трое смотрели холодно. Им было всё равно, кто сегодня будет вторым у стены. Но он об этом ещё не знал.
Когда она прижалась к нему, он почувствовал знакомый запах духов. Сильва не плакала. Она только гладила его лицо и волосы, что-то шептала, грела дыханием его руки. Наверно, Гертруда просто дала им попрощаться. На мгновение он почувствовал даже благодарность, пока…