Завтра нас похоронят
Шрифт:
В лаборатории был очень низкий потолок. Такой низкий, что ей казалось, будто сейчас он просто на неё упадёт. А может быть… ей так казалось потому, что из неё уже выкачали очень много крови. Она даже не знала, что в человеке её столько.
Она снова прикрыла глаза.
Она не хотела этого. Но ребята — те, кто остался в живых после нападения Котов и не смог убежать, — так испуганно жались к стенам комнаты, что она сама шагнула навстречу Чарльзу Леонгарду. Она не знала, вспомнил ли он её. Нет… не должен был. Едва ли он помнил малышку, которой
— Умница, девочка, — цепкие пальцы сжали её предплечье. — Пойдём. Будет не очень больно.
Она обернулась. Дети молча смотрели на неё. В затравленных взглядах не было благодарности, только ужас. Они понимали, что рано или поздно станут следующими. Но она знала, что если не будет сопротивляться, сегодня никого не убьют. Может быть, и завтра.
Сознание туманилось, с каждой минутой становилось хуже. Карвен знала, что не умрёт — для той операции, которую собирался проводить Леонгард, мертвые доноры были не нужны. Только кровь. Много крови, потому что стадия болезни была очень поздней.
Женщина — лет пятидесяти, лысая, с восковой кожей, обтянувшей острые скулы, — лежала в другом углу большой лаборатории, отгороженном стенкой из толстого стекла. Тоже на койке, тоже в переплетении труб, трубочек, идущих от каких-то аппаратов и капельниц.
Карвен не знала, что впрыскивают ей, она поняла только, что это делают, чтобы потом переливать кровь той женщине. А ещё она услышала, что женщину зовут Долли Свайтенбах и что она жена министра, который выглядел совсем не как министр — какой-то маленький, нервный. Он всё время подходил к стеклу и прикладывал туда ладонь. Смотрел на жену. Леонгарда не было.
Веки опять тяжело опустились. Карвен с трудом пошевелила пальцами — просто чтобы почувствовать, что они ещё слушаются. Ей хотелось увидеть кого-то из друзей — не живых, а призраков. Хотя бы мистера Штрайфа, погибшего пожарного. Он бы обязательно сказал, что боль — это не страшно. Даже если она умрёт. Но у неё не было сил, чтобы сосредоточиться. Мысли расплывались. И она стала думать о папе. О том, что бы она сказала, если бы вдруг увидела его.
Она никогда на него не сердилась. Даже за глупое имя, которое он разрешил ей дать. Аннет. Такое мягкое и воздушное. Она не сердилась и потом — когда он ушёл. Когда не появлялся на выходные или на день рожденья, хотя и обещал. Когда всё-таки появлялся и от него пахло сигаретами и немного — спиртным. Когда ругался с мамой.
Папа просто был — где-то там, в одном с ней городе, на одной планете, — и уже этого ей было достаточно, чтобы его любить.
Он совсем о ней не заботился. Наверно, она была для него такой же обязанностью, как ношение пистолета, а может, даже и чем-то менее нужным. Но он о ней не забывал. И ради возможности пройтись с ним рядом по улице, покататься на колесе обозрения в Пратере или хотя бы поговорить по телефону она готова была отдать все книги и игрушки.
А потом что-то случилось.
Чарльз Леонгард появился
— Скоро? — спросил он.
— Ещё немного, — Леонгард приблизился к её койке.
Девочка быстро закрыла глаза, делая вид, что забылась. Неожиданно она услышала, как ученый произнёс:
— Скорее всего, не выживет. Слабая. Если она умрёт, министр, моё предложение…
— Мой порок сердца не требует такой срочной операции, герр Леонгард.
— И всё же подумайте.
Карвен сжала кулаки. Сердце. У неё могут вырезать сердце, чтобы пересадить этому старику! Она не открыла глаз, но почувствовала, как выступают слёзы. Кажется к Чарльзу Леонгарду приблизился своей шаркающей поступью министр и сказал:
— Герр Леонгард, если вы думаете, что я выпущу вас из страны в благодарность за то, что вы поставите мне новый мотор…
— Я не жду этого, министр.
— Славно. Идите готовьтесь. Я ещё побуду с ней.
Скрипнула сначала одна дверь, потом другая. Когда Карвен открыла глаза, Свайтенбах уже опять стоял у стеклянной перегородки и смотрел на жену:
— Не бойся, милая… тебе скоро полегчает. Ты выздоровеешь, я знаю.
Тонкие высушенные пальцы потянулись к нему — девочка отчётливо это увидела. Она чуть повернула голову, от жесткой койки затылок и шею сковала ноющая боль. Карвен опять провалилась в забытье. И опять вспомнила…
…Мама умирала. Она это видела. Видела, как она падает на пол и вцепляется пальцами в свое горло. Как слюна вперемешку с кровью течет изо рта. Аннет кричала и пыталась помочь ей встать, но мама только отталкивала её руки. А ещё она смотрела на неё — так, будто это дочь была причиной таких мук. Диких, немыслимых страданий, от которых тело женщины содрогалось.
— Ведьма! — хрипела Виктория Ланн. — Чёртова девчонка!
А потом внутри неё будто остановился механизм. Мама затихла на полу. Она была ещё тёплой. Аннет плакала. Ей никто ничего не объяснил, но она поняла сама, почувствовала… — если не убежит сейчас, то же может случиться с папой. Ведь может… и она побежала.
Она бежала по улицам и слышала, как в домах кричат люди. Кричат и умирают. Умирали и на улицах. Не все, только некоторые. Ей казалось, что ей просто снится плохой сон. Ничего больше. Просто сон.
— Ты не умрёшь, папа… — шептала она.
Она прибежала на дорожный вокзал и села в автобус — она помнила, что место, куда он идёт, на карте очень далеко от города. Далеко от папы, который давно её забыл и не любит. Она чувствовала: так нужно. Её не хотели пускать без родителей… но она просто дала деньги, и автобус поехал. Маленький и душный, почти совсем без людей. Зато те, кто ехал с Аннет, были живые. Не кричали. И чем дальше она уезжала, тем меньше боялась за папу. А за себя она не боялась вообще, ведь у неё были друзья. Настоящие привидения. Так — в совсем другом конце страны — умерла Аннет. И появилась Карвен. Это было красивое имя, которое она придумала сама. В конце концов… могла ведь она подарить себе хоть что-то красивое?