Завтра утром, за чаем

Вольф Сергей Евгеньевич

Однажды я, выбрав темный беззвездный вечер и тоже выключив сигнальные огни, завис прямо над Наткиным домом. Двигатель работал (я отладил его) почти бесшумно, я расхрабрился и опустился еще ниже, но не слишком близко, чтобы на меня не упал шедший из окон свет. Свет в ее комнате не горел, и мне стало нехорошо от мысли, что она не дома, прыгает где-нибудь, носится, хохочет, веселится и совсем не думает обо мне. Я подумал еще, что, может, она не в своей, а в другой комнате или сидит в темном тайничке у колодца, но это было всего лишь предположение, и я не успокоился.

Тут же я услышал, как резко хлопнула входная дверь коттеджа (калитка не щелкала, я знал твердо; слух мой был напряжен до предела, значит, кто-то вышел из коттеджа,

а не вернулся домой), я мягко взмыл слегка вверх и увидел в слабых отблесках уличных фонарей, что от коттеджа к калитке идет ее отец, ну, это светило науки. Зачем-то я включил микрофон обратной связи с землей и направил луч щупа в сторону светила и вдруг услышал:

— Н-да-а-с!.. Это в наш-то просвещенный век… Забавно..

Молча он шел к калитке, но не дошел, остановился на полпути и начал (я даже обомлел) вслух читать стихи:

Среди зеленых свечек,Подняв свои усы,Сидит в траве кузнечикИ смотрит на часы.Часы висят на ели,Их стрелки — из смолы,Они выводят трели,Они темнят углы,Они смущают травы,И, завершая круг,Седой и величавый,Обходит их паук.Сидит кузнечик в травкеИ, лапками суча,Он слышит, как канавкиПо камешкам журчат.И, растопырив усики,Он в сумраке лесномПолзет-ползет на пузикеКупаться перед сном.Часы закрыл листочек:Натикались вполне.Паук, спокойной ночи!Кузнечик спит на дне.

Не знаю почему — разволновался я ужасно.

Он замолчал.

После снова заговорил:

— Конечно, что-то в них от машины есть. Вполне. «Канавки по камешкам»… Н-да-с… Но иногда — странное чувство: очень человеческие стихи… И что это значит, что он «спит на дне», этот кузнечик? Погиб? Умер? Немного жутковато, когда смотришь на машину и знаешь за ней такое… Будто она — машина, но… но и еще что-то, нечто — нечто мыслящее, страшно сказать — о-ду-шев-лен-но-е… Н-да-с… Погиб кузнечик. Или нет?

Я резко рванул ручку вертикального полета, постепенно выводя «амфибию» носом по ходу движения, выжал полный газ и долго мчался прямо вверх, абсолютно строго вверх, удаляясь в черное небо точно (тютелька в тютельку) над домом Натки, и так летел долго-долго, выжимая из двигателя все, что только было можно, пока, наконец, не почувствовал, что в слоях атмосферы такой разреженности моя «амфибия» летать еще не может.

Я вернулся домой вымотанный — не рассказать.

* * *

Ночью мне приснился странный сон — не то занятный, не то неприятный — я так и не понял какой, не разобрался.

Будто в «Тропиках», в специальном павильоне появилось особое мороженое, ну совершенно особенное, такого в жизни еще никогда и не было: его можно было съесть сколько угодно, — страшно даже представить, потому что именно сколько угодно, — килограмм, тонну, целую гору; главное — вкусноты оно было невероятной, как в сказке. Я думаю, и идея этого феномена, и установка-изготовитель,

и продукты из которых его делали, и специальные препараты — все изобрели люди феноменальной гениальности. А есть его можно было сколько угодно потому, что оно не насыщало, и ни объесться, ни даже наесться было нельзя: при изготовлении в него вводили какие-то такие компоненты и химические регуляторы, что оно, попадая в организм, не заполняло пустой объем в желудке, не перерабатывалось в какие-нибудь там калории или витамины, не насыщало, оставляя при этом в организме какой-либо шлак, отходы, а просто с помощью этих химических регуляторов и некоторых ферментов желудочного сока превращалось через несколько секунд после его попадания в желудок в обычную воду, влагу, легко и незаметно выходившую наружу в условиях тропического климата. И еще второй сюрприз: температура мороженого была нормальной, вовсе не холодной, эффект замораживания осуществлялся особым, другим, чем обычно, способом, а чувство холода во рту вызывал какой-то препарат, отдаленно напоминающий мяту — иначе говоря, простудиться было невозможно. Вкуснотища необыкновенная, не насыщаешься, не переохлаждаешься — ешь сколько угодно, а потому, раз никаких противопоказаний нет, то и талонов-ограничителей никаких не надо. Никаких! Ур-ра!

Не знаю уж, сколько я наел этого мороженого за три часа, наверное, уйму, но потом перестал, нет, само собой, мне не надоело, куда там, просто мне вдруг захотелось уйти из павильона, найти Натку и вернуться с ней обратно, и это чувство было сильнее. Но выйти из павильона я никак не мог, дверь была закрыта, спрос на это мороженое был так велик, что очереди стояли огромные, и администрация решила, что каждую новую партию желающих будут запускать раз в пять часов; чтобы никто из очереди не пытался ворваться и не было бы беспорядка, никого раньше этого срока наружу не выпускали, да, честно говоря, и желающих уйти не было.

Наверное, я был единственным, кто сидел в павильоне и не ел, я бы ел, само собой, и времени в запасе было целых два часа — просто я сидел и ломал себе голову, как же все-таки поскорее отсюда выбраться и найти Натку.

Вдруг (я даже вздрогнул) к моему столику плавно подплыла и тут же села девочка в синем, похожем на специальную форму (и я не ошибся), костюмчике, с каким-то особым фирменным значком на пиджаке. Она — вот главное, от этого-то я и вздрогнул — как две капли, воды была похожа на Натку, и это меня взволновало необыкновенно (Натка, Холодкова, прохладное мороженое, я и она, вместе — все совпадало), но при этом я точно знал, что это была не она.

— Меня зовут Алиса (заметьте — Алиса, как бы сладкое, вкусное имя), Алиса, — повторила она, протягивая мне руку.

— Рыжкин, — сказал я, протягивая ей свою, но она, слава богу, и глазом не моргнула, не узнала — то ли газет не читала, то ли портрет мой не запомнила, то ли фамилию.

— Я ученица спецшколы общественного питания, — сказала она, — и на время практики являюсь представителем фирмы «Детский мир», которая выпускает новый сорт мороженого — «Восторг». По поручению фирмы я изучаю спрос на «Восторг» и потребление «Восторга». Я заметила, вы перестали есть, почему?! Может быть, вы были нездоровы — грипп, ангина — до того, как пришли в наш павильон? Или, может быть, вы вообще не поклонник мороженого?

Идиотский вопрос!

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда я приступаю к выяснению вопросов спроса по другим причинным каналам. Значит, у вас существуют другие причинные каналы?

— Не знаю, — сказал я. Бог ты мой, как феноменально она была похожа на Натку, только голос другой, не теплый, а холодноватый, холодный даже.

— Вы пришли сюда сытый, голодный, средний? — спросила она, доставая из фигурного карманчика красивую авторучку и длинный листок с каким-то текстом. — Итак, сытый, голодный, средний? Назовите, а я подчеркну нужное.