Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

Мы — те островитяне,

кому колесованье

принес Колумб совместно с колесом.

Нас оглушали ромом,

нас убивали громом,

швыряли в муравейники лицом.

Крестом нас покоряли

и звали дикарями,

свободу нализаться нам суля.

В ком большее коварство?

Дичайшее дикарство —

цивилизация.

Колумб, ты не затем ли

явился в наши земли,

в которых и себе могилу рыл?

Ты по какому праву

ел нашу

гуайяву

и по какому праву нас открыл?

Европа не дремала —

рабов ей было мало,

и Африка рыдала, как вдова,

когда, плетьми сеченное,

набило мясо черное

поруганные наши острова.

Разбив свои колодки,

рабы бросались в лодки,

но их ждала веревка на суку.

Среди людского лова

и родилось то слово,

то слово африканское: «фуку».

Фуку — не так наивно.

Фуку — табу на имя,

которое несчастья принесло.

Проронишь имя это —

беда придет, как эхо, —

у имени такое ремесло,

Как ржавчина расплаты,

«фуку» съедает латы,

и первое наложено «фуку»

здесь было наконец-то

на кости генуэзца,

истлевшего со шпагой на боку.

Любой доминиканец,

священник, оборванец,

сапожник, прибивающий каблук,

пьянчужка из таверны

не скажут суеверно

ни «Кристобаль Колон» и ни «Колумб

Детей приходом волка

не устрашит креолка

и шепчет, чтобы бог не покарал:

«Вы плакать перестаньте —

придет к вам альмиранте!»

(Что по-испански значит — адмирал.)

В музеях гиды липкие

с их масленой улыбкою

и те «Колумб» не скажут ни за что,

а лишь: «Поближе встаньте.

Здесь кости альмиранте».

По имени не выдавит никто.

Убийцы или хлюсты

убийцам ставят бюсты,

и это ясно даже дураку.

Но смысл народной хитрости —

из памяти их вытрясти —

и наложить на всех убийц — фуку.

Прославленные кости,

стучаться в двери бросьте

к заснувшему со вздохом бедняку,

а если, горделивы,

вы проскрипите — чьи вы?

То вам в ответ: «Фуку! Фуку! Фуку!»

Мы те островитяне,

кто больше христиане,

чем все убийцы с именем Христа.

Из ген обид не выскрести.

Фуку — костям антихриста,

пришедшего с подделкою креста!

Над севильскнм кафедральным собором, где — по

испанской версии — покоились кости адмирала, реял

привязанный к шпилю огромный воздушный шар, на

котором было написано: «Вива генералиссимус Фран-

ко — Колумб демократии!»

Над

головами многотысячной толпы, встречавшей

генералиссимуса, прибывшего в Севилью на откры-

тие фиесты 1966 года, реяли обескуражившие меня

лозунги: «Да здравствует 1 Мая — день международ-

ной солидарности трудящихся!», «Прочь руки британ-

ских империалистов от исконной испанской террито-

рии — Гибралтара!», и на ожидавшуюся мной анти-

правительственность демонстрации не было ни намека.

Генералиссимус был хитер и обладал особым ис-

кусством прикрывать антинародную сущность режи-

ма народными лозунгами. Генералиссимуса встреча-

ла толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонаро-

да — из государственных служащих, полысевших от

одобрительного поглаживания государства по их го-

ловам за верноподданность, из лавочников и пред-

принимателей, субсидируемых национальным бан-

ком после проверки их лояльности, из так называе-

мых простых, а иначе говоря — обманутых людей,

столько лет убеждаемых пропагандой в том, что ге-

нералиссимус их общий отец, и, наконец, из агентов

в штатском с хриплыми глотками в профессиональ-

ных горловых мозолях от приветственных выкриков.

По улице, мелодично поцокивая подковами по ста-

ринным булыжникам, медленно двигалась кавалька-

да всадников — члены королевской семьи в нацио-

нальных костюмах, аристократические амазонки в

черных шляпах с белыми развевающимися перьями,

знаменитые торерос, сверкающие позументами. Сле-

дом за ними на скорости километров пять в час полз

«мерседес» — не с пуленепробиваемыми стеклами, а

совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе

не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а вет-

ки сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В «мерседесе»,

не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял

В осыпанном лепестками мундире плотненький чело-

печек с благодушным лицом провинциального удач-

ливого лавочника и отечески помахивал короткой

рукой с толстыми тяжелыми пальцами. Когда уста-

вала правая рука, помахивала левая — и наоборот.

Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей

С массами улыбкой, а довольствовались выражени-

ем благожелательной государственной озабоченности.

Родители поднимали на руках детей, чтобы они мог-

ли увидеть «отца нации». У многих из глаз текли не-

поддельные слезы гражданского восторга. Прорвавша-