Зайти с короля
Шрифт:
В течение некоторого времени монарху и премьер-министру удавалось избегать друг друга: один тихо разыскивал и расспрашивал пострадавших, другой сосредоточился на поисках сухого места, откуда можно было бы давать интервью. Но оба знали, что встреча неизбежна. Если они откажутся от нее, то сенсации не миновать и трагедия превратится в фарс. Подобно часовому, король стоял на вершине груды обломков, окруженный быстро расширяющимся озером жидкой грязи, которое Урхарту пришлось форсировать, чтобы добраться до него.
— Ваше Величество.
— Мистер Урхарт.
Теплоты в их приветствиях
— Не говорите ни слова, сир. Уже и так слишком много горя, слишком много противоречий. Смотрите, но ничего не говорите. Я вынужден настаивать на этом.
— Никакого даже самого беглого выражения сочувствия? Даже под вашу диктовку?
— Даже кивка головой, даже скорбного выражения лица или нарочито опущенных глаз. Даже согласованных фраз, потому что вам, похоже, доставляет удовольствие затягивать узлы, которые пытаемся распутать мы.
Выразительным жестом король словно отмел обвинение.
Но премьер-министр медленно продолжил, тщательно выбирая слова:
— Я вынужден настаивать на этом.1 — Итак, молчание?
— Полное. И на довольно продолжительное время.
Король впервые перевел свой взгляд с развалин на лицо премьера — на нем было выражение холодной снисходительности. Руки премьер засунул глубоно в карманы плаща.
— Я не собираюсь этого делать.
Урхарт усилием воли удержался от того, чтобы принять вызов, потеряв над собой контроль. Он не собирался давать королю ни малейшего повода для удовлетворения.
— Как вы видели, ваши взгляды не встречают понимания.
— И не позволю манипулировать собой. Урхарт проигнорировал обвинение.
— Молчать, вы говорите, — продолжал король, повернув лицо навстречу ветру и дождю, так что его нос выступал вперед, словно бушприт накого-то большого парусника. — Хотел бы я знать, мистер Урхарт, что стали бы делать вы, если бы какой-нибудь идиот еписноп сделал вас мишенью таких смехотворных обвинений. Заткнулись бы? Или стали бы сопротивляться? Вам не кажется, что важнее всего высказаться, дать тем, кто желает слушать, возможность услышать и понять?
— Но я не нороль.
— Да. И счастью для нас обоих, и я должен благодарить за это судьбу.
Урхарт пропустил оскорбление мимо ушей. В ослепительно ярком свете прожекторов из-под обломков торчала детская ручонка. После кратких секунд замешательства и надежды страшная догадна умерла среди грязи: это была только кукла.
— Я хочу быть уверенным, сир, что я вами услышан и понят. — Грохот падающих где-то рядом обломков не отвлек их от разговора. — В дальнейшем любое ваше публичное выступление будет считаться моим правительством намеренной провокацией, объявлением войны. А за последние двести лет ни одному монарху не удалось напасть на премьер-министра и победить.
— Интересное замечание. Я забыл, что вы ученый.
— Политика — наука о достижении и применении власти. Это жестокое, практически безжалостное, занятие. Это не для королей.
Дождевая вода стекала по их лицам, попадала эа воротнин. Оба они вымокли и замерзли. Оба были немолоды, обоим следовало бы поискать сухое место, но ни один из них не хотел двинуться первым. Наблюдатель этой сцены из-за стука отбойных молотков и громких выкриков пожарных не разобрал бы ни слова из их разговора, он видел бы только двух людей, стоящих лицом друг к другу, правителей и соперников, их силуэты в резном свете прожекторов на сером фоне дождя. Он бы не уловил ни наглости в лице Урхарта, ни вневременного царственного протеста, окрасившего румянцем щеки его собеседника. Возможно, внимательный наблюдатель и заметил бы возмущенное движение плеч короля, но отнес бы его к печальному событию, приведшему его сюда.
— Вы забыли о морали, премьер-министр.
— Мораль, сир, это язык равнодушных и неспособных н страстям, это месть бессильных, это оправдание тех, кто попытался и потерпел поражение, или тех, у кого вообще не хватило храбрости попытаться.
Теперь была очередь Урхарта провоцировать собеседника. Воцарилось долгое молчание.
— Хочу вас поздравить, премьер-министр. Вам удалось охарактеризовать себя с исчерпывающей ясностью.
— Я не хотел оставить у вас ни малейших сомнений.
— Вы и не оставили.
— В таком случае, мы договорились, не так ли? Больше ни единого слова?
Когда король наконец заговорил, его голос был так тих, что Урхарту приходилось напрягаться, чтобы разобрать его.
— Можете быть уверены, что я буду следить за своими словами с той же тщательностью, с какой нацеливаете свои слова вы. То, что вы сказали сегодня, я не забуду никогда.
Разговор был прерван предупреждающими крикнами: пожарные покинули гору обломков. Деревянная балка вздрогнула, наклонилась и наконец обрушилась, отправив кровать в медленный, грациозный полет, в конце которого ее ожидало превращение еще в одну бесформенную нучу обломков посреди развалин. Только одна подушка осталась-таки качаться на ветру, повиснув на заостренном крюке того, что еще сегодня утром было детской кроваткой, — ее пластмассовое постукивание было слышно сквозь шум ветра. Не говоря больше ни слова, Урхарт отправился в обратное путешествие через лужу.
Майкрофт присоединился к норолю на заднем сиденье его машины; им предстояло вернуться во дворец. Почти всю дорогу король молчал, закрыв глаза и глубоко погрузившись в свои мысли и переживания, — под впечатлением увиденного, как решил Майкрофт. Заговорил он тихо, почти шепотом, словно были они в церкви или в камере осужденного на смерть.
— Больше никаких слов, Дэвид. Мне приказано или молчать, или принять последствия отказа молчать.
Глаза короля все еще были закрыты.
— Больше не давать интервью?
— Никаних, если я не хочу открытой войны.
Это слово еще долго звучало между ними в молчании, длившемся несколько мгновений, переросших затем в долгие минуты. Майнрофт подумал, что сейчас у него есть возможность сназать о своем.
— Сейчас, наверное, неподходящий момент… он никогда не будет подходящим, но я хотел бы попросить несколько дней отпусиа, чтобы уехать. Вы не будете в ближайшее время выступать публично, а мне нужно уладить некоторые мои личные проблемы.
Голова короля все еще была откинута назад, глаза закрыты, а слова прозвучали отрешенно и бесстрастно: