Зазеркалье
Шрифт:
— Добрый вечер, надеюсь, ей будет легче, — промолвил он, глядя с улицы на входную дверь.
— Ох, дорогой Ксавьер… Её сердце болит, и только время способно унять эту боль, — ответила женщина, расстроенно глядя на него. — Любовь заставляет страдать.
— Я знаю, миссис Аддамс, — опустил он глаза в пол. — Но я боюсь за неё. И прошу разрешения забегать к вам чаще. Чтобы… Говорить с ней. Навещать её.
— Это не обсуждается. Ей жизненно необходим друг, и она это тоже понимает… Поймет, я думаю, — улыбнулась Мортиша, но глаза были полны печали. — Удачи тебе, мой мальчик.
Ксавье выдохнул, глядя на
Шестью месяцами ранее…
— Ты наряжаешь её или устрашаешь? — спросил Тайлер, глядя на уродливые новогодние шарики в виде пауков и жутких гномов.
— А мне нравится, — пожала она плечами, и он подошел сзади, положив ладони на её плечи.
— Я шучу, Уэнсдей. Мне тоже нравится. Это лучшая елка из всех, что я видел, — наклонился он подбородком к её плечу, обнимая сзади.
— Ты лжешь, но мне приятно, — засмеялась она, ощущая, как его губы щекотят её шею.
— Я не лгу… Жду нашей поездки… А после и последней терапии. Наконец, свобода, — произнес он, не размыкая пальцы на её животе. — Я так жду этого. Чтобы всё закончилось, и мы смогли бы снять с меня этот диагноз. Жить полноценно. Я хочу работать, хочу добиться ради тебя всего… И дать тебе то, чего ты заслуживаешь.
— Мы снимем… Обязательно снимем, Тайлер. Я тоже жду поездки. Вообще не верю, что вскоре всё это будет в прошлом, — положила она руки на его широкие ладони и крепко обняла его, как могла.
— Всё благодаря тебе. Ты спасла меня. Дала мне возможность жить… Я и не думал, что когда-то справлюсь с ним. Не думал, что смогу освободиться от его влияния… И знай, что я так благодарен тебе. Особенно за то, что терпела меня первый год. Я знаю, как это было… Сложно, — обошел он её спереди и присел на колени, взяв за руки.
— Учитывая, что ты всё время выгонял меня и обзывал разными непристойными словами, обещая убить — да… Было сложно, — улыбнулась она, соглашаясь с ним.
— Ты знаешь, что это был не я… Знаешь, что я бы никогда так не сделал, — коснулся он её щеки. — Для меня нет никого важнее тебя. Ценнее тебя…
— Я знаю, мистер Галпин, — обвила она его плечи руками и незаметно положила на голову тряпичного гнома.
— Что ещё за мистер Галпин? — улыбнулся он. — Подмазываешься?
— Немного, — прищурившись, ответила она с ехидным оскалом.
— Ты чего? У меня на голове что-то есть, да? Это твой гном? — спросил он, мило улыбаясь.
— Даааа, — прижала она его к себе тонкими руками, но так сильно, что его кости затрещали.
— Ты меня задушишь, — посмеялся он, поднимая её со стула и перетаскивая на себя…
За окном валил снег. Теплые огни гирлянд согревали гостиную, в этом доме витали любовь и понимание. Они оба получали хорошую стипендию за свою
Ночь вновь несла в себе боль. Уэнсдей долго не могла уснуть, глядя в окно своей спальни. На небе было много звезд, и она снова говорила сама с собой в надежде, что неожиданно его голос разбавит её странный монолог.
— Представляешь, я сегодня видела то, что ты писал на столе в аудитории в прошлом году. Мы давно там не были, я уже и забыла про эту надпись… А сегодня увидела и вспомнила этот день, — задумалась она, ощущая боль в грудной клетке. — Не знаю, зачем говорю это… Вся группа смотрит на меня так, словно я пережила авиакатастрофу. Эти их взгляды… И только Ксавье говорит со мной. Только он понимает, — замолкла она, услышав скрип двери.
— С кем-то говоришь, мой ядовитый тайпанчик, — спросил Гомес, направляясь к ней. Как бы то ни было, он всегда мог подобрать нужные слова, потому что у них с Уэнсдей была особенная связь.
— С собой, как обычно, — ответила она. — Что-то хотел?
— Да, поговорить, дочь моя… — растерянно сказал он, опуская руки.
— Я слушаю, — навострила она уши, нахмурив взгляд и ожидая, что отец вновь начнет говорить, что пора перешагнуть всё и жить дальше.
— Тайлер… Подходил ко мне, за месяц до терапии… Я не хотел говорить, но должен был. Ведь так нечестно, — присел он рядом с ней.
— Подходил? — посмотрела она на отца с сомнениями в глазах. Она уже подозревала, о чем будет речь. Интуитивно это чувствовала.
Гомес кивнул и взглянул на дочку грустными глазами. Они обсудили это с Мортишей, так как ненавидели утаивать что-то от дочери. Это было неправильно. Она должна была знать, как он её любил.
— Сказал, что, если всё пройдет успешно, и его, наконец, снимут с учета… Он хотел сделать тебе предложение, дочка… Просил… Нашего благословения, — протянул он кольцо в её маленькую ладонь, и она зажала его в своей руке, начиная дрожать. — Донован дал ему своё. Он был счастлив за сына. За то, что вы столько вместе пережили.
— Нет, — судорожно затрясла она головой, прикрывая ладонью рот и падая перед отцом на колени. Гомес сразу же накрыл её своими руками, погладив хрупкую спину, которая тряслась, как осиновый лист на ветру.
— Мы его дали, Уэнсдей… Мы его дали… — поцеловал он её в макушку.
— Нет, отец, нет, — рыдала она, задыхаясь, сжимая своими кулаками маленький коврик, что лежал возле журнального столика. Она даже не осознавала, как хотела бы этого, просто громко плакала за невозможностью вдохнуть воздух полной грудью. Её сердце плавилось. Он отдал кольцо её отцу, потому что у него тоже было это отвратительное предчувствие, о котором они с ней так и не поговорили, пряча всё за воодушевленными улыбками и мнимой поддержкой. Ей было страшно даже представить, что сейчас было с Донованом, ведь с похорон она его не видела. Там их глаза встретились в немом отчаянии и общая боль пеплом разнеслась по хмурому небосводу. А сейчас она зажимала в руке последний символ силы их с Тайлером любви, а его отец беспробудно пил где-то уже целых две недели, не находя себе места, ровно также, как и сама Уэнсдей. Особенно теперь, когда она знала про предложение и благословение их родителей.