Шрифт:
Олег Куваев
Зажгите костры в океане
Снаружи, на улице, шел самый обычный день. Вякали испуганные пешеходами машины, динамик рассказывал о международном положении, дизельной дробью сыпал бульдозер. За углом ломали старый дом.
Я укладываю рюкзак. Круглолицее веснушчатое племя нашего коридора наблюдает за мной пятью парами глаз. Наверное, пацаны переживают сейчас мучительное раздвоение личности: им бы надо быть там, на улице, смотреть, как падают старые стены, но они сидят и смотрят, как я укладываю рюкзак. Такое бывает только раз в год. Пара свитеров, бинокль,
– Шрврбрмрс, - загадочно шепчут пацаны.
Мне очень жаль, что я не могу разобрать их шепот. Видимо, я вошел уже в скучную категорию взрослых людей и забыл тайну диалекта шестилетних.
Три пачки патронов, финка, книги.
Рев дизеля ползет все выше и выше. В мир входит грохот. Стена упала. Печально дребезжат оконные стекла. Клокотание бульдозера как бы завершает первый кадр сумасшедшего предотъездного дня. Я затягиваю рюкзак, хватаю список взятых вещей и бегу по лестнице. Список можно будет проверить в метро.
Кадр второй. Кабинет шефа. Последние инструкции:
– Я хотел бы еще раз заострить ваше внимание на отдельных аспектах задачи... В случае прямых находок оруденения... Киноварь как поисковый критерий... Надеюсь, все будет хорошо, - заключает в конце концов шеф.
Мишка, Виктор и я сидим сейчас с руководителем, как равные с равным. Сегодня день прощания. Карты, геологические колонки, тисненое золото академических фолиантов заполняют стол перед нами. Из книжных шкафов, с карт, из рукописных ворохов бумаги тихо выглядывают идеи. Это мир большой науки, устоявшийся в запахе табака и темном отсвете дерева.
– Так и не пришлось, - грустно вздыхает шеф.
– Не добрался...
Мы смотрим туда, где острие Чукотского полуострова рассекает два океана.
– Пораскидал здоровье.
– Еще побываете!
– бодро говорит Виктор.
– Что такое геолог?
– иронизирует шеф.
– Помесь ученого с вьючным животным.
Я знаю, что сейчас он перейдет на проблему малой авиации: вертолет-"малютка", надежные вездеходы и т. д. Мечты запертого в кабинете бродяги. Черт, мне немного стыдно, что я совсем не мечтаю об этих грядущих в бензиновом запахе временах... Оптимизм молодости, наверное, слишком явно светится на наших лицах. Шеф вдруг замолкает.
– Счастливо!
Счастливо! Это слово преследует нас по коридорам. Даже в комнате снабженцев, где среди папиросного дыма и телефонных звонков потрачены километры наших нервов, сегодня царит всепрощение. Счастливо! Мы суетимся по каким-то несущественным, но очень нужным делам. Втроем у нас получается неплохо. Виктор, наш ученый, интеллектуал-начальник, дает теоретические разработки, Миша бьет напролом, я стараюсь объединять силу и коварство. Сверкают очки Виктора, капельки пота выступают на его благородном носу. Мишкины плечища и соломенная шевелюра возникают и исчезают в волнах пространства. Фигаро здесь, Фигаро там... И вот всё! Уложены вьючные ящики. Пожаты десятки рук. Все девушки получили по прощальной шоколадке. Оформлены документы. Проверены, проверены, проверены десятки списков. Институт уже пуст. Завтра утром мы улетаем.
День ушел. У меня еще одна встреча: Сергей Сергеич, чудак человек, ждет меня в чинной квартире на Солянке. Сергей Сергеич - астроном, профессор, я геолог, почти мальчишка по сравнению с ним, у нас чуть странноватая дружба. Я уверен, что он стал астрономом только затем, чтобы открыть новую землю. Было такое опасное для юности время, когда мальчишки вдруг поверили, что неоткрытых островов больше нет. Многие из поколения Сергей Сергеича стали по этой причине мизантропами. Он пошел искать мечту в астрономию.
– Простудитесь, - сказал я, когда мы стояли в подъезде. Сегодня он провожает меня до самого подъезда.
– А знаешь, чем человеческое время отличается от математического? говорит Сергей Сергеич.
– От време-мени уравнений Ньютона? Оно необратимо. Жизнь - это как стрела, выпущенная в волны времени. Стрела летит только один раз. Она должна лететь прямо.
– Иногда не мешает перебросить руль, чтобы не врезаться в стенку, отшучиваюсь я.
– И не стоит, говорят, ехать на красный свет.
Ленка уже показалась на углу. Ей надоело ждать - я опаздывал минут на двадцать.
– Счастливо, землепроходец, - сказал Сергей Сергеич.
– Иди и поменьше думай о красном свете.
Он так и остался стоять в подъезде. Седой бобрик белел в темноте.
Я шагнул навстречу улице, фонарям и Ленке, но в глазах как-то все еще стояли темные худые щеки, ласковая усмешка, чуть печальный взгляд. "Астрономы - это бродяги вселенной. Да здравствуют неоткрытые земли и седые романтики, что ищут их!" - подумал я. Потом все это кончилось. Остались только Ленка и наши шаги.
Мы подходим к дому нарочно медленно. В окне свет, значит, ребята уже собрались. Я неожиданно вздрагиваю. Обрушенные стены старого здания с отсветами уцелевших стекол вдруг взрываются в памяти каким-то ужасным забытым кошмаром. На одну секунду. Тук, тук, тук - безмятежно выстукивают Ленкины "гвоздики". Она идет чуть впереди, тоненькая, строгая, светлая копна волос плывет на темном фоне стен. Человеческое время необратимо. Иногда хорошо, что это именно так.
Самолет
Уа-уонг-уонг-уа - земля поворачивается под нами в монотонном реве моторов. Мы летим в собственном самолете. Самолет зафрахтован экспедицией до бухты Провидения. Там база, там снова снабженцы и отделы кадров, там люди. Для полноты иерархии нам не хватает трех-четырех рабочих. В это лето, в это лето, в это самое лето...
Мы летим на Чукотку. Голубые ниточки тундровых рек, темный камень на сопках ждут нас. Виктор задумчиво сгорбился на куче груза. Его очки отсвечивают сугубо научными мыслями.
Мы будем делать металлогеническую карту. Мир все еще очень велик. Полуострова, материки, низменности, нагорья самодовольно пятят к солнцу огромные спины. Где-то среди миллиардов тонн земных пород прячутся крохотные оазисы месторождений. Лабиринты рек, барьеры тайги, часовые гор закрывают дорогу к ним. Крохотный человек с молотком ищет дорогу к месторождениям медленно, но неотвратимо. Человек очень хитер. Он выдумал многое, в том числе и металлогеническую карту.