Заживо погребенный
Шрифт:
Никогда еще план мирозданья так не удовлетворял его! Он был почти утешен в потере Лика.
Когда, после продолжительного чтения, он напал на фразу, робко намекавшую в связи с пингвинами и полицейским, что капризный выбор сюжетов, быть может, некоторая поза, — его это задело.
— Поза! — в душе воскликнул он. — Ну и ложь! Какой осел безмозглый мог это написать!
И еще он обиделся на замечание в конце статьи, весьма хвалебной во всех отношениях, писанной специалистом, взгляды которого всегда он уважал: «Однако, как широко известно, сужденья современников в подавляющем большинстве своем оказываются ложными, и нам следует об этом помнить, выбирая нишу для нашего кумира.
Напрасно шептала ему скромность, что сужденья современников и впрямь обычно ложны, и это широко известно. Ему от этого было не легче. Было неприятно. Всякое правило имеет исключения. И если в статье великого знатока был хоть какой-то смысл, этой концовкой он абсолютно все испортил. Время, время! Да к черту время!
Только дойдя до последней строчки самой паршивенькой вечерней газетенки, он наконец взбесился. Большинство газет оправдывало скудость биографических деталей тем, что Прайам Фарл был совершенно неизвестен в английском обществе, был склонен к уединению, терпеть не мог публичности, был нелюдим и прочее. Этот «нелюдим» как-то покоробил; но когда самая паршивенькая вечерняя газетенка бухнула сплеча, что всем были известны его странности, вот тут он взвился. Тут уж ни скромность, ни философическое расположенье духа не в силах были успокоить его вполне.
Странности! Скажите! Интересно — что они еще выдумают?
Нет, да по какому праву..?
Правящие классы
Между четвертью и половиной двенадцатого он сидел один за столиком в ресторане «Гранд-отеля Вавилон». Вестей о миссис Чаллис у него не было; она не поспешила телеграфировать на Селвуд-Teppac, как он отчаянно надеялся. Зато в вещах Генри Лика, благополучно доставленных посыльным с Саут-Кенсингтон-Стейшн, он обнаружил свой старый фрак, не слишком даже старый, и он облекся в этот фрак. Желанье повращаться неопознанным в элегантном обществе завсегдатаев дорогих отелей, в обществе, к какому он привык, напало на него. Ему вдобавок есть хотелось. А потому он спустился в знаменитый ресторан, широко смотревший большими окнами на залитое ярким светом великолепье набережной Темзы. Бледно-кремовая зала была набита дорогостоящими женщинами и дорогоплатящими мужчинами, и официантами в серебряных галунах, чьи ловкие, нечеловечески бесшумные услуги стоили не менее четырех пенсов за минуту. Музыка, полуночный насущный хлеб любви [3] , текла почти бесшумно по подсвеченному воздуху. То была самая прекрасная имитация римской роскоши, на какую только способен Лондон, и после Селвуд-Террас, после изысков зеркального дворца без чаевых Прайам Фарл наслаждался, как наслаждаемся мы родиной после чужих небес.
3
Перефразированный Шекспир: «Я музыку послушала. Она насущный хлеб влюбленных». «Антоний и Клеопатра», акт 2, сц 5. (перевод Б. Пастернака).
Рядом с ним был пустой столик, к которому теперь с должной помпой подводили молодого человека и великолепную даму, чья юность стекала с блистающих плеч, как палантин. И скоро Прайам Фарл подслушал следующую беседу:
Он:
— Ну, вы что будете?
Она:
— Чарли, милый, вы лучше заглянули бы сюда, вы же не можете платить такие деньги?
Он:
— А кто говорит, что я могу? Газета платит. Так что валяйте.
Она:
— Неужто лорд Назинг такой душка?
Он:
— Лорд Назинг не при чем. Это наш новехонький главный, специально выписанный из Чикаго.
Она:
— И долго он продержится?
Он:
— Сто вечеров, скажем, столько, сколько будет идти ваша пьеса. А потом — за полгода в зубы и под зад коленом.
Она:
— И сколько он получит в зубы за полгода?
Он:
— Три тыщи.
Она:
— Ой, мне столько не получить.
Он:
— Ну и мне тоже. Но мы-то с вами не родились в Чикаго.
Она:
— Мне десять тысяч долларов предлагали, между прочим, чтоб я туда поехала.
Он:
— Чего ж вы мне не сказали в интервью? Я два антракта угробил, выуживая из вас что-нибудь стоящее, а вы, оказывается, такое прятали за пазухой. Нельзя так поступать со старым преданным поклонником. Я это вставлю. Poulet chasseur? [4]
Она:
— Ой, нет. И помыслить не могу. Я на диете, как, вы не знали? Никаких соусов. Ни сахару. Ни хлеба. Ни чая. И в результате я шесть кило за полгода скинула. Ужас как раздаваться было начала.
4
Курица под красным соусом (фр.)
Он:
— А это можно вставить?
Она:
— Только попробуйте!
Он:
— Ну что ж тогда? Зеленый салат и «Перье» с содовой? Я тоже на диете.
Официант:
— Салат зеленый, «Перье» с содовой? Слушаю, сэр.
Она:
— Что-то у вас невеселый вид.
Он:
— Веселый! Какое! Вы себе не представляете терзаний моей души. Думаете, раз специальный корреспондент «Рекорд», так у него и души нет.
Она:
— Книжки этой, верно, начитались, — Омар Хайам, — только о ней и разговору. Или как там она называется?
Он:
— А-а, Омар Хайам дошел и до театрального мира? Значит, в конце концов, земля все-таки вертится!
Она:
— Подбавьте-ка мне чуточку соды. И убавьте наглости. Ну, а какую же книгу вы мне прикажете читать?
Он:
— Сейчас социализм в большом ходу. Почитайте Уэлса о социализме. Через годик-другой он завоюет театральный мир.
Она:
— Уж будьте уверены! Уэлса не терплю. Вечно он взбивает всякие подонки. Против пены я не возражаю, а насчет подонков — благодарю покорно! Что это они там играют? Что вы сегодня делали? И это салат? Нет-нет! Не надо хлеба! Вы что — не слышите? Вас спрашивают.
Он:
— Да из-за Прайама Фарла совсем с ног сбился.
Она:
— Прайам Фарл?
Он:
— Ну — художник. Вы знаете.
Она:
— Ах да! Он! Я плакаты видела. Умер, кажется. Что-нибудь таинственное?
Он:
— Еще бы! Все дико странно! Богат был сказочно! А умер в дыре какой-то на Пулэм-роуд. И слуга исчез. Мы первые узнали об этой смерти, потому что у нас связь установлена со всеми Лондонскими конторами такого рода. Между прочим, это не для распространения — наш маленький секрет. И Назинг тут же послал меня писать историю.
Она:
— Историю?
Он:
— Ну, подробности. У нас на Флит-стрит так называется, «история».
Она:
— Какая прелесть! И много интересненького накопали?
Он:
— Не то чтоб очень. Я повидал его кузена, — Дункан Фарл, адвокат на Клемент-лейн, он и узнал-то, потому, что мы ему телефонировали. Но он мне почти ничего не пожелал рассказывать.
Она:
— Скажите! Нет, я надеюсь, там кроется что-то ужасное.
Он:
— А вам-то что?
Она: