Здесь был Баранов
Шрифт:
А зрители были, несмотря на то, что они усиленно делали вид, что их нет. Баранов понимал, что его появление произвело здесь своего рода сенсацию. Из всего населения казармы открыто выразил свои чувства только Мосхид. Он подошел к Диме вплотную и плюнул.
– Голодный? – буркнул он.
Дима мотнул головой.
– Дурак ты, – сказал Мосхид и ушел.
Какие-то новые, неизвестные Диме служители скрутили ему руки и поволокли в сторону карцера.
– Пустите, психи, – отбивался Баранов, сообразив, наконец, что дело плохо.
Его заволокли в маленький внутренний дворик и
– Где Север?
– Не знаю, – честно ответил Дима.
– Не сомневался! – сказал Воконий и кивнул служителям.
Они мгновенно обмотали Баранову голову мешковиной и подтащили к полузасохшему дереву, коряво торчавшему возле стены.
– Привязывайте, – сердито сказал Воконий.
Дима задергался, без особого, впрочем, успеха. До него дошло, что щадить его не будут и что скоро смерть. Он придушенно завопил сквозь мешок. Воконий, видимо, велел своим подручным пока не начинать, и подошел поближе. Дима почувствовал, как его ткнули в шею рукояткой кнута.
– Где вы оба шлялись, ты и Север? – спросил Воконий.
– Где придется, – ответил Дима.
– Вилла Руфа – ваша работа?
– Какая вилла? – крикнул Баранов, задыхаясь.
– Где угнали лошадей и стянули двадцать дроздов, вот какая, – сказал Воконий.
– Наша, – хрипло сознался Дима. У него садился голос.
Его хлестнули по спине, и он невольно содрогнулся.
– Где этот бандит, твой Север?
– Не знаю! – крикнул Дима из-под мешковины. – Я правда не знаю!
Он понимал, что Воконий ему не верит, и пошел на крайние меры, воззвав к высшим авторитетам.
– Юпитер пощадил нас, – просипел Дима. – Не бей меня больше. Я ничего не знаю.
В кромешной тьме, окружавшей Баранова, стало тихо. Потом Воконий непонятно произнес:
– Поговорим завтра.
Баранова отвязали и заперли в карцере до утра. Вадим улегся на земляном полу, лбом на скрещенные руки. Хотел бы он на самом деле знать, где сейчас Север.
Дима повозился немного, пристраивая ухо на сгиб локтя, и засопел ровно, как и положено тому, чья совесть кристально чиста.
Коротко стриженый человек в серой, без мыла стираной майке, рабочих штанах и ботинках, подбитых гвоздями, бежал вниз по склону горы. Он вытянул шею, он делал гигантские прыжки. За ним с грохотом катился огромный валун, неумолимо догоняя беглеца. Через мгновение он ударит в спину, собьет с ног и, ломая ему кости, потащит вниз, в мирную долину, где живут красивые спокойные люди, не подозревающие ни о чем таком.
Эту репродукцию с картины немецкого художника Вишняков вырезал из журнала «Огонек» и прикнопил на шкаф со стороны стола. Она называлась «Бегство Сизифа». Но на самом деле это был вовсе никакой не Сизиф. На самом деле это был Дима Баранов. Он мчался под гору, ощущая невероятное, неправдоподобное чувство освобождения. И плевать ему было на то, что запоют ему за это бегство строгие дяди с Олимпа, потому что он оплатил эти минуты своей неизбежной гибелью, которая гонится за ним по пятам. А когда решаешься на гибель, никто уже не может отнять у тебя это счастье – несколько минут бежать вниз с горы, в красивую долину. Баранов захохотал и взлетел над вытоптанной землей. Невысоко взлетел, просто чуть-чуть оторвал подошвы.
Камень ткнул его в бок, но легонько. Дима отпрыгнул в сторону, но камень снова ткнул его, а потом появился насупившийся Юпитер с маузером и шашкой наголо и сказал противным голосом:
– Поднимайся!
Дима заморгал. Исчезла долина и тихо угасло веселое ощущение полета. Унылый карцер в предрассветных сумерках был промозгло-синим. Баранов сел, скрестив ноги, и увидел над собой Гемеллина.
– Вставай, вставай, придурок, – сказал ему Гемеллин. – Считай, что тебе повезло.
Дима, прихрамывая на затекшую ногу, вышел вслед за ним из карцера.
– Выпить бы сейчас, – сказал Дима, озираясь по сторонам и растирая колено.
Гемеллин протянул ему фляжку, в которой что-то булькало. Дима глотнул побольше и облизал губы. Вино было сквернейшее, настоящая бормотуха, но в животе сразу потеплело. Дима шмыгнул носом.
– Что случилось-то?
Оказалось, что добродетельный ланиста сдал их обоих в аренду одному весьма состоятельному гражданину, имевшему виллу на гераклейской дороге. Времена смутные, вооруженная охрана не помешает, а кто справится с такой задачей лучше, чем хорошо обученные гладиаторы?
Вадим покачал головой.
– Во дает Воконий! Я же неблагонадежный… Как он решился?
– Очень ты нужен Воконию, – заметил Гемеллин. – Он как раз хочет от тебя избавиться, да еще получить за это деньги. Между прочим, – добавил он, – у меня есть приказ убить тебя, если я замечу что-нибудь подозрительное.
– Это он для очистки своей поганой совести дал такое распоряжение? – спросил Дима и закашлялся.
Гемеллин вдруг прищурился.
– Ты удачлив, варвар, – сказал он. – Я рад, что буду там с тобой.
– А что, там опасно?
– Не опаснее, чем здесь, – философски ответил Гемеллин.
– А как зовут этого господина с виллой?
– Варизидий.
– Святые угодники! – воскликнул Баранов. – Так его же зарезали.
– Ты, варвар, вероятно, полагаешь, что на свете существовал один-единственный Варизидий? – ядовито поинтересовался старый гладиатор. – Спешу тебя разочаровать.
Баранов заглянул в кухню, где с утра пораньше уже гремел посудой невыспавшийся Мосхид.
– Ну, – сказал грек, – чего тебе?
– Хлебушка, – умильно ответил Баранов, делая жалобное лицо.
Покачав головой, Мосхид швырнул ему вчерашнюю лепешку. Недоверчиво разглядывая Баранова, деловито жующего черствый хлеб, Мосхид внезапно спросил:
– Скажи, это правда, что нашего Севера поразила молния Юпитера?
– Враки, – жуя, ответил Дима.
Артур стал рассуждать и в конце концов пришел к правильному выводу: стрелял в Гераклее не Тищенко – такие револьверы давным-давно сняты с производства. Стрелял, видимо, Баранов. Конечно, Димочка мог бы рассказать об этом заранее и избавить экспедицию от лишних блужданий по прошлому, но, видимо, того чересчур увлекла встреча с дамой. Думать об Эдоне Артуру было неприятно, и он поскорее вернулся мыслями к Герке.