Здесь был Шва
Шрифт:
Я услышал их ещё до того, как переступил порог. Они орали друг на друга совсем как Антоновичи, живущие на два дома дальше; а Антоновичи, скажу я вам, запросто могли бы избавить все Соединённые Штаты от зависимости от иностранной нефти, если бы удалось поставить на службу звуковую энергию, выделяющуюся при их семейных разборках.
— Ну, — сказал Фрэнки, едва я вошёл в дверь, — вот он и настал — Большой Пэ. Думаю, никак не меньше восьми и шести десятых по шкале Рихтера. Хватайся за что-нибудь, авось пронесёт. — Он притворялся,
Кристина, присев у двери кухни, что-то записывала в свой дневник.
— Это началось в пять одиннадцать вечера, — сообщила она. — Продолжается без перерыва уже тридцать семь минут.
— Томатный соус? — вопила мама. — Я тебе сейчас покажу томатный соус!
Большой Пэ — это вам не шуточки. Годами мы надеялись, что нарастающее давление как-нибудь рассосётся серией небольших землетрясений, и годами наши надежды оправдывались. Я уже начал думать, что Большой Пэ никогда не придёт.
— Если бы не я, вы бы все с голодухи подохли! — вопила мама.
— По крайней мере тогда конец нашим страданиям пришёл бы быстро! — не остался в долгу папа.
Большой Пэ, оказывается, наступил по причине еды. Мама, вообще-то, не бездарь в готовке, но папа… Папа, как я уже упоминал — повар экстра-класса. Никто из родителей моих приятелей — ни отец, ни мать — и в подмётки ему не годится по этой части, но проявить себя ему удаётся не часто, потому что кухня — это мамина территория. Папа, может, и был вице-вице-президентом по разработкам в «Пистут Пластикс», но мама зато была императрицей «Бонано Хаванино», и я заранее жалел того глупца, который попробовал бы скинуть её с трона.
Этим глупцом оказался папа. Судьба, ничего не попишешь.
Ну что ж, если для Большого Пэ они избрали сегодняшний вечер, то ошиблись датой. Я только что выгулял четырнадцать собарей, меня опустила слепая девушка, меня опустил её неслепой дедушка, и в данный момент мне до смерти хотелось кока-колы.
— Энси, не ходи туда, — предупредил Фрэнки. — У нас как раз кончились мешки для трупов.
Я решил, что смогу пробраться на кухню и выбраться оттуда незамеченным. «Эффект Энси», конечно, не сравнить с «эффектом Шва», но для моей семейки сработает не хуже.
Я пролез мимо Кристины, продолжавшей строчить в дневнике — она, видимо, вознамерилась оставить полный отчёт о своей жизни в назидание грядущим поколениям.
На кухне передо мной развернулась до нелепого драматическая сцена. Шекспир отдыхает. Папа размахивал лопаточкой для жарения, словно это была шпага, мама по большей части разговаривала руками — каратист бы позавидовал.
— Меня уже тошнит от жратвы, приготовленной по пресным, безвкусным рецептам твоей семьи! — воскликнул папа.
— Безвкусным рецептам? Постеснялся бы! Бабушка сейчас в гробу перевернулась!
— Ещё бы ей не переворачиваться! У неё же несварение желудка!
Мама
Я прокрался к холодильнику, вытащил банку колы, а потом… А потом у меня в мозгу возникла картина: Хови и Айра играют в «Три кулака ярости», не обращая внимания на Шва. Во мне закипел гнев. Ну да, я мог бы убраться с кухни незамеченным, но что-то в моей душе внезапно воспротивилось. Никогда больше не позволю себя игнорировать! Имею право быть замеченным!
— Прошу прощения! — громко сказал я. — Если вы оба собираетесь грызться весь вечер, то я тогда приготовлю ужин; в противном случае нам всем придётся ворочаться в гробах, потому что родители уморили нас голодом.
— Это ещё что за разговоры! — возмутилась мама.
— Ступай обратно в гостиную, — приказал папа. — Не суй нос не в свои дела.
— Драть я хотел на ваши дела! — заявил я, употребив слово в начале этой фразы в его правильном варианте. Мне сразу полегчало.
Услышав такое, мама втянула в себя воздух на манер, каким океан вбирает воду перед цунами.
— Что ты сказал?!
— Я сказал, что пора жрать. Но если вам так уж охота подраться, то хотя бы выбейте друг другу по парочке зубов — вас тогда пригласят на дешёвое дневное телешоу.
Мама прожигала меня взглядом, скрестив на груди руки.
— Ты слышал? — спросила она у папы. — Где ты научился такому неуважению к родителям? — Это уже мне.
— А неуважению не надо учиться, — заявил я. — Это качество врождённое.
— Не зарывайся, Энси, — предупредил папа. Теперь они перенесли свою злость друг с друга на меня. Потрясающее чувство — ощущать себя в центре бушующих стихий.
— А заработать обед не хочешь, острослов ты наш? — съязвила мама. — Вот и скажи: кто из нас лучше готовит соус дьяволо — я или папа?
Вопрос — глупее не придумаешь, потому что кому какое дело до ихнего чёртова соуса дьяволо, и всё же ответ, я знал, будет иметь колоссальное значение. Прежний Энси придумал бы что-нибудь, что отвлекло бы их внимание от ссоры, а если бы из этого ничего не вышло, сказал бы что-то вроде: «У мамы лучше получается паста, а у папы — мясо» — или: «У папы еда острее, зато у мамы питательнее». Такой ответ удовлетворил бы всех, и жизнь, глядишь, вернулась бы в нормальное русло.
И тут до меня дошло, какое именно место я занимаю и всегда занимал в этой семье. Несмотря на мои сарказмы и не всегда безобидные остроты я служил в ней цементом, на котором всё держится. Меня никто не замечал. Меня принимали как нечто само собой разумеющееся. Ну ладно, может, я сейчас и занёсся слишком высоко, но чёрта с два я позволю себе и дальше быть простой скрепкой!
— Ты отвечать собираешься?
— Хотите правду? — спросил я.
— Конечно правду!
— Ну хорошо. Соус дьяволо лучше получается у папы.