Здесь был Шва
Шрифт:
— Ладно. Ну-ка посмотрим… — Так, и чего же она обо мне не знает? — У меня на каждой ноге есть перепонка между двумя пальцами.
— О! Мутант!
— Ну да. Но если попросишь пощупать — не дамся.
— Ладно, может быть, как-нибудь мы пойдём поплавать — тогда.
— Договорились. Твоя очередь.
— Я расскажу тебе о Мокси, — начала она. — Многие думают, что это от слова moxie, что значит «дерзкий, храбрый», но на самом деле это не так. Понимаешь, в детстве, когда я заболевала, то говорила родителям: «Мокси! Мокси!» — потому что они вечно кормили меня амоксициллином, и я знала, что от него мне
— Красиво, — сказал я, едва удержавшись, чтобы не ляпнуть «прикольно!» — мне показалось, что её рассказ заслуживает более уважительного слова.
— Знаешь, а я ведь не родилась слепой, — проговорила она. — Я выпала из коляски, когда мне был годик, и ударилась затылком о бордюрный камень.
Я вообразил это и поморщился.
— Затылком?
— Там находится зрительный центр. Что-то вроде экрана в задней части мозга. Экран сломался. То есть глаза работают нормально, вот только показывать фильм не на чем.
— Ух ты, — сказал я и пожалел, что не подобрал более уважительного выражения.
— Мне, можно сказать, повезло. Это случилось достаточно рано, чтобы я смогла хорошо приспособиться. Чем человек старше, тем трудней.
— Ты что-нибудь помнишь… ну про то время, когда была зрячей?
Трудный вопрос. Лекси долго собиралась с мыслями, потом ответила:
— Я помню… помню воспоминание о зрении. К сожалению, это всё.
— Ты жалеешь об этом?
Она пожала плечами:
— Как можно жалеть о том, чего даже вспомнить не можешь?
Нравится ей это или не нравится, а кусочек от дедушки в Лекси всё же есть, когда нужно прогнуть мир под себя. Такое впечатление, что мир действительно обретается на кончике её пальца, но только на ниточке, словно йо-йо, и она может забавляться с ним, сколько ей заблагорассудится. Само собой, со мной она тоже играла, но только потому, что понимала: мне нравится быть её игрушкой.
То же касалось и её замыслов относительно «целительной травмы» для её дедушки. К тому моменту, когда Лекси выработала детальный план, она уже чётко знала, за какие ниточки потянуть.
— Денег на это ушла целая куча, — поделилась она. — А скольких пришлось умасливать, сколько давать обещаний!.. Но оно того стоило, потому что разбить дедулин панцирь просто необходимо. — Она сделала паузу. — Конечно, не могу тебе сказать, что я задумала, но обещаю: когда план будет приведён в действие, ты тоже сыграешь свою роль.
А вот в таких случаях мне вовсе не нравится быть игрушкой. У меня от Лекси секретов нет, кроме, разумеется, тех, что я храню в тайне от всего света; так почему она не может мне рассказать о своих планах?
— Ну пожалуйста! — заканючил я, чувствуя себя совсем по-дурацки. Но чёрт возьми — если она может кинуть лакомство Мокси, когда он просит об этом, то, возможно, её чувство сострадания распространяется и на двуногих?
Но Лекси оказалась не только слепа, но и глуха.
— Не ной! — сказала она, закрыв мне рот ладонью. — Когда придёт пора, тогда и узнаешь. — И потом добавила: — Да, и не пытайся выведать у Кельвина, потому что он тебе тоже не скажет.
Я отодвинул её руку от своего рта, так чтобы было сподручнее разинуть рот в глубокой обиде.
— Значит, Шва ты рассказала, а мне — молчок?!
— Кельвин умеет хранить секреты.
— Я тоже!
Она расхохоталась:
— Ты? Да ты всё равно что громкоговоритель! «Радио Энси — новости круглосуточно!» Если рассказать тебе, то к утру об этом даже собаки начнут перегавкиваться!
— Очень смешно.
Значит, у Шва и Лекси имелись общие тайны, в которые она не желала посвятить меня. Ну и подумаешь. Я обнял её на манер, каким только бойфренд обнимает свою подружку. Вот этого у них со Шва нет. Надеюсь.
Ладно, ладно, признаю: я ревновал. Чувствовал себя уязвлённым. Несколько секунд… ну, может, чуть дольше, чем несколько секунд я желал, чтобы Шва и вправду исчез.
Позже я по-настоящему пожалел об этом своём желании.
13. Русский поезд, пульсирующая жилка и моя мама с пакетом улиток
Миссис Гринблат, живущая в двух домах от нас, не была слепой, зато была до крайности близорука. Я догадывался, что она даже и не пыталась сделать себе операцию; потому что вживить ей в роговицу телескоп «Хаббл» просто невозможно физически — а миссис Гринблат только это и могло бы помочь. Собственно говоря, ничего страшного, если не считать того, что она частенько принимала меня за моего брата, а в последнее время — даже за отца. Вот голова садовая. Однако в один прекрасный день у миссис Гринблат в прямом смысле обнаружилась эта самая «садовая голова». Во время ЧП меня не было дома, но я слышал эту историю от огромного количества рассказчиков — это всё равно, что смотреть один из навороченных DVD с функцией показа с разных точек зрения.
Итак, около трёх часов пополудни миссис Гринблат, подстригая живую изгородь, наткнулась на застрявшую в кустах человеческую голову. Миссис Гринблат сначала раза три скончалась от сердечного приступа, а потом побежала звонить в полицию. Я бы многое отдал, чтобы побывать на месте оператора 911 и услышать это сообщение.
К моменту прибытия полиции половина микрорайона успела сбежаться на вопли несчастной миссис Гринблат. Полиция проникла в сад и вернулась оттуда с головой. Миссис Гринблат уверяла, что с ней случилось несколько инфарктов подряд, прежде чем она обнаружила, что голова не принадлежит человеку. Не стоит и говорить, что это была голова Манни-Дранни — слегка помятая, с одного боку подгоревшая от наших попыток взорвать беднягу болвана, но в остальном в полной целости и сохранности.
Братец Фрэнки принёс голову нам, и в тот же вечер я опять прикрепил её к телу Манни, а потом позвонил Айре и Хови. Вместе мы начали планировать очередную мучительную смерть нашего подопытного.
— Можно мне поприсутствовать на одном из ваших убийственных экспериментов? — спросила Лекси, когда я рассказал ей всю эту историю. — Кажется, у вас там весело.
— О чём речь, — сказал я, хотя и не был уверен, много ли она вынесет из наших опытов, наблюдая разрушение Манни только с помощью ушей. Однако хорошо, если Лекси будет там, потому что отношения между Хови, Айрой и мной были весьма натянутые. Убийство Манни стало теперь единственным, что нас как-то связывало.