Здесь был Шва
Шрифт:
— Вода при комнатной температуре закипит, если её выставить на солнце.
— Какое ужасающее невежество! — Учитель высыпает в мензурку со льдом пакет какого-то порошка и смешивает коктейль. Вода становится мутной. — Есть ещё предложения?
Рука Шва по-прежнему маячит над головой. Вертхог вызывает Локишу Пил.
— Лимонад, реагирующий со льдом, лучше утоляет жажду? — предполагает Локиша.
— Ещё более неверно (чмок-чмок)! — Мистер Вертхог всыпает туда же ещё один пакетик порошка. Лёд в мензурке начинает быстро таять. Шва уже размахивает рукой, словно сигнальным
— Э… — Деннис опускает руку. — Да нет, это я так.
Шва поворачивается ко мне и издаёт еле слышное досадливое мычание:
— Он никогда не вызывает меня!
Вот теперь я поднимаю руку.
— О! Мистер Бонано. Неужели вы знаете ответ?
— Я не знаю, но держу пари — Шва знает.
Вертхог смотрит на меня так, будто я говорю по-латыни.
— Простите, кто?
— Ну, вы знаете — Кельвин Шва.
Вертхог чуть поворачивает голову, прищуривается…
— Кельвин! — говорит он, будто удивляясь, что увидел кого-то, о чьём присутствии не подозревал. — Ты можешь ответить на вопрос?
— Реакция между реагентами А и Б проходит с выделением тепла.
— Отлично! Твоя гипотеза подтверждается или опровергается в ходе эксперимента?
— Подтверждается. Весь лёд растаял, когда вы добавили реагент Б. Значит, реакция экзотермическая.
Вертхог вытаскивает из мензурки термометр, записывает на доске температуру — «89° [12] » и продолжает урок.
12
Примерно 32o С.
Шва поворачивается ко мне и шепчет:
— Спасибо! Сегодня он, по крайней мере, не отметит, что меня нет в классе.
Я качаю головой и смеюсь.
— Такое впечатление, что ты вроде как невидимка, что ли!
Отличная шутка, правда? Но тут вдруг я замечаю глаза Шва — серые, будто облака за окном. Он ничего не отвечает, и я понимаю, что наткнулся на Нечто. Шва отворачивается и утыкается этими самыми глазами в тетрадь, но я не в состоянии сосредоточиться на учёбе. У меня такое чувство, будто я наступил на мину, которая разнесёт всё вокруг в прах, стоит мне только убрать ногу.
Хови, Айра и я собрались вместе в субботу утром, чтобы взорвать Манни. Я рассказал Шва о нашем мероприятии, но при этом меня обуревали противоположные чувства: я и хотел, чтобы он пришёл, и одновременно надеялся, что он не покажется. Я называю это «фактором одиннадцатичасового репортажа». Ну вы знаете, как в новостях по телеку: «Страшная авария на железной дороге! Многочисленные жертвы! Прямой репортаж в одиннадцать!» Остаток вечера ты весь изводишься — так тебе хочется посмотреть этот репортаж — и чувствуешь облегчение, когда засыпаешь до его начала.
Дело в том, что я никак не могу избавиться от странного ощущения в отношении Шва. Есть в этом парне что-то… противоестественное. С противоестественными вещами у меня полный разлад. Возьмём, например, пауков. Прошу прощения, наука может утверждать что угодно, но лично мне никто не докажет, что плести сеть из нитки, вылезающей из собственной задницы — дело вполне естественное. Или взять индусов, что ходят по тлеющим углям. По моему мнению, если бы Богу хотелось, чтобы мы ходили по такому из ряда вон выходящему покрытию, Он снабдил бы нас асбестовыми копытами вместо нормальных ног; но первым делом он бы пару раз треснул нас по башке, чтобы вколотить в неё хоть толику разума, потому что с какой-такой стати нам вообще пришло на ум прогуливаться по углям?! Уже не говоря о рождественской ёлке моей тётушки Розы. Во-первых, она из алюминия. Во-вторых — розовая. Ну то есть розовая, как Пепто-Бисмол [13] , что вполне закономерно: у меня желудок в узелок завязывается, стоит только взглянуть на это чудо.
13
Популярное лекарство от болей в желудке.
Шва, конечно, не похож на паука и тем более на углехода или розовую ёлку, но есть в нём что-то противоестественное, тревожное, этакое особо-швовское.
Ладно, едем дальше. Суббота, семь утра. Мы готовим Манни-Дранни к детонации. Я занят тем, что прибинтовываю к его лбу петарду М-80, но мои мысли явно где-то в другом месте, потому что весь фитиль оказывается залеплен скотчем.
— Энси, ты просто пиротехнический гений, — говорит Айра, отдирает скотч и переделывает всё заново.
За моей спиной Хови переворачивает садовую мебель — строит баррикаду, за которой мы будем укрываться во время нашего эксперимента.
— Я думал о Шва, — сказал я громко, так чтобы услышали оба — и Хови, и Айра.
— И что надумал? — отозвался Айра.
— С этим парнем что-то очень не так.
— Думаешь, он дебил?
Хови это определение кажется отвратительным.
— Правильно говорить «умственно недостаточный», — поправляет он. — «Дебил» — это оскорбление.
— Нет, — сказал я. — Шва не умственно-остаточный. Это что-то другое. И не прикидывайтесь, будто не врубаетесь, что я имею в виду.
— Ну я же говорил, что он фрик! — воскликнул Айра. — Появляется из ниоткуда, как будто шпионит за тобой. Подбирается исподтишка, гад ползучий…
— Не думаю, что он это нарочно, — возразил я. — Просто… просто он как будто всё время оказывается в твоей «слепой зоне».
— Ага, — поддакнул Айра. — А когда он где-то поблизости, то все зоны становятся слепыми. Чёрт-те что. Как будто он призрак.
— Чтобы стать призраком, надо сначала помереть, — напомнил я. — Нет… Шва, он… — Я попытался подобрать верное слово. — Он как бы функционально невидим.
— По-правильному это называется «обладающий недостаточной наблюдаемостью», — говорит Хови.
— То есть как это — «по-правильному»? Я это всё только что сам выдумал, так откуда ты знаешь, как оно называется по-правильному?
— Если уж выдумываешь что-то, то выдумывай политкорректное название.