Здесь был Шва

Шустерман Нил

Хови съездил кулаком мне по плечу.

— Короче, старина Шварц парится там на своей свекольной ферме, или на чём ещё он там горбатится, складывает в кубышку каждый пенни на билет в Америку себе, жене и детям. «Хочу умереть на американской земле», — говорит он. Наконец, накопив достаточно денег, они, а с ними ещё четырнадцать тыщ других семей, набиваются в пароход и пересекают Атлантический океан.

— Только не рассказывай, что они напоролись на айсберг, — бурчит Хови.

— Не тот пароход, — говорю, — но примерно в то же время, я так думаю. Короче, прибывают

они в Нью-Йорк, проходят мимо Статуи Свободы, все пялятся на факел, ну, там всякие «охи-ахи», совсем как туристы, только не в гавайских рубашках — они ж, понимаете, нищие, откуда у них бабки на гавайскую рубашку. Короче, всех ссаживают с парохода у Эллис-Айленд, и они стоят в длиннющей очереди на солнцепёке в своих шубах, потому что ещё не умеют одеваться по погоде и потому что на их родине всегда мороз. Наконец, подходит их очередь. Старина Шварц весь взопрел от жары и задыхается от волнения. А перед очередью мужик с авторучкой и громадной чёрной книжищей записывает имена и даёт доступ в страну. Он спрашивает: «Ваше имя, сэр?» А старик — внимание! — отвечает: «Шва…» — и вдруг хватается за сердце, трах-бах, инфаркт, и он помирает на месте.

— Желание исполнилось, — замечает Хови. — Умер на американской земле.

— Точно. Короче, эти мужики на Эллис-Айленде — они вроде как современные работники столовой: им плевать, что ты загнулся, главное — чтобы в очереди отстоял. Ну, вот они и записали фамилию как «Шва», и так оно с тех пор и пошло.

Айра, по большей части слушавший мой рассказ молча, наконец заговорил:

— А я слышал кое-что ещё.

Я повернулся к нему:

— Что ты слышал?

— Да всякое такое… странное… не только про него, а про всю его семейку.

— В каком смысле странное? — спросил Хови. — Странное, как в «Сумеречной зоне», или странное, как в «Свидетельствах очевидца»?

— Не знаю, — ответил Айра. — Кажется, как в обоих.

— Так что ты слышал? — спросил я опять.

— Говорят, его мамаша как-то пошла в супермаркет и исчезла прямо на глазах у всей очереди в экспресс-кассу. На том месте, где она стояла, осталась только кучка купонов и разбитая банка маринованных огурцов.

— Как это исчезла? Что ты имеешь в виду?

— И почему кучка купонов, если у неё была только банка огурцов? — вмешался Хови.

— А мне откуда знать? За что купил, за то и продаю. — Айра понизил голос. — Но, конечно… слыхал я и ещё кое-что…

Мы с Хови придвинулись поближе и навострили уши.

— Поговаривают, что швовский папашка разрезал мамашку на пятьдесят кусочков и разослал их… на разные почтовые ящики… в разные штаты…

— И в Пуэрто-Рико тоже? — спросил Хови.

— Пуэрто-Рико — это не штат, — напомнил я.

— Почти что штат.

— Ладно, может, он припрятал один кусочек, чтобы послать его в Пуэрто-Рико, когда оно станет штатом. Доволен?

Сказать по правде, я не поверил ни одному слову в Айриных историях.

— Если бы что-то такое произошло, вся округа бы знала. Так ведь?

Айра придвинулся ближе и надменно улыбнулся.

— А если это случилось до того, как Шва переехал

сюда?

— А когда он сюда переехал? — спросил Хови.

Но ни Айра, ни я толком этого не знали. Дело в том, что в жилых районах это обыденное дело: одни ребята въезжают, другие выезжают; но как бы ни старался новый ученик незаметно влиться в жизнь школы, кто-то ведь должен был его заметить! А появления Шва не заметил никто.

— Должно быть, — сказал я, — он как самолёт-невидимка — сумел проскочить мимо всех радаров.

— А кто-нибудь пробовал проверить — правда, что его глаза меняют цвет? — поинтересовался Хови.

— Так близко меня к нему на верёвке не подтянешь, — заявил Айра.

На секунду повисла тишина, а потом Хови сказал: «Бр-р». Меня тоже слегка затрясло.

3. «Эффект Шва», и как мы исследовали его с помощью различных глубоко научных методов

У мистера Вертхога, нашего учителя естествознания, была дурацкая привычка причмокивать, словно целуя воздух. К таким выкрутасам привыкнуть невозможно, и, может быть, этим и объясняется то, что мои оценки по его предмету неуклонно катятся под откос. Просто глядя на учителя Вертхога, ты не в состоянии сосредоточиться на его объяснениях. Правда, однажды дурная привычка вышла ему боком: как-то во время родительского собрания один мужик набил мистеру Вертхогу морду за то, что тот заигрывал с его женой.

Сейчас мистер Вертхог стоял перед оборудованием для высоконаучного эксперимента, включавшим большую мензурку со льдом и длинный термометр. Написав на доске «34° [11] », мистер Вертхог повернулся к нам:

— Научный метод (чмок) предполагает наличие гипотезы, опыта (чмок), результата и заключения (чмок-чмок).

Кто-то похлопал меня по локтю:

— Привет, Энси!

Удивившись, кто бы это мог быть, я обернулся. Я никогда не отдавал себе отчёта, что на уроке естествознания по соседству со мной стоит другая парта. Несколько мгновений я не узнавал лицо соседа — его черты были настолько неопределённы, что оно не залипало в память, хоть тресни. Не лицо, а ментальный тефлон какой-то.

11

Имеются в виду градусы Фаренгейта. То есть примерно 1o Цельсия.

— Это я — Кельвин Шва.

— О, Шва! Как дела?

— Мистер Бонано (чмок), вы не уделите нам толику вашего драгоценного внимания?

— Э… конечно, уделю… — Я не стал посылать учителю ответный поцелуй — это чревато вызовом к директору. Мистер Вертхог на подобные выходки реагировал болезненно.

— Итак — может ли кто-нибудь выдвинуть гипотезу, которую мы будем проверять в нашем сегодняшнем эксперименте?

Рука Шва в тот же момент взмётывается вверх — раньше всех прочих. Мы с ним сидим в третьем ряду в центре, однако взгляд мистера Вертхога скользит мимо руки Шва и упирается в Эми ван Зандт, сидящую в заднем ряду.