Здесь было лето
Шрифт:
— Ну-ка, вводи нас в курс дела! — потребовал Серега с озорной улыбкой на лице. — За спиной друзей, значит, свадьбу решил устроить?
— Ничего не свадьбу. Просто девочка новенькая, вот, решил показать, что у нас тут и как.
— И как?
— Хорошо.
— Познакомишь?
— Ну. — смутился Вовка. — Познакомлю!
Но, когда Вовка с друзьями вернулся к лавочке, Лизки там уже не было. Остался только Вовкин велосипед, аккуратно пристегнутый к стволу молоденького дерева.
Так и пошло дальше: Вовка томился мыслями и переживаниями, а Лизка оставалась равнодушной, не отказывалась от совместных прогулок, но и не задерживаясь с Вовкой надолго.
Когда он встречал ее на улице и, обрадованный, предлагал прокатиться до озера и искупаться, Лизка соглашалась, купалась, загорала на солнышке, но потом быстро собиралась и уходила, бросая на прощанье короткое и почти безразличное: "Ну, пока". Когда Вовка предлагал ей заглянуть в пиццерию и поболтать, Лизка убирала книгу подмышку и шла следом, но, поев пиццы, бросала: "Ой, мне пора", и убегала, ни разу не обернувшись.
Друзья же, видя подобное, незлобно потешались над Вовкой, называя его горе-казановой, предлагали послать Лизку на пять крепких букв и пойти с ними по грибы. Вовка соглашался, даже внутренне готовился к последней встрече с Лизкой, на которой высказал бы ей накипевшее, и решил бы раз и навсегда завершить их односторонние отношения, но стоило увидеть Лизку, с книжкой в одной руке и с зонтиком в другой, как разумные слова вышибало из головы напрочь. И Вовка не находил ничего лучшего, как звать Лизку с собой по грибы, или еще раз искупаться, или поиграть в прятки с друзьями.
Толик, Артем и Серега в присутствии Лизки вели себя хуже некуда, и их шутки над Вовкой принимали определенные едкие очертания, но Лизка как будто ничего не замечала, продолжала относиться к Вовке так же приятельски равнодушно, как и раньше.
Однажды Толик философски заметил: "Вот так и проходит жизнь. Ты бежишь за счастьем, а счастью все равно".
И Вовка решился.
Он встретил Лизку, сидящую на лавочке в парке, с все той же неизменной книжной в руках, притормозил возле нее и нарочито отстраненным голосом произнес:
— Поговорить надо.
— Ладно. — легко согласилась Лизка, водя тонким пальчиком по строчкам в книге. — О чем?
— Я больше не буду с тобой… ну, дружить. Общаться…
— Хорошо. — Лизка на мгновение оторвала взгляд от книжки. — Не хочешь — не надо.
— Ага. — все внутри Вовки дрожало и ухало. Очень хотелось сорваться с места и умчаться на велосипеде, куда глаза глядят. Подальше отсюда, подальше от лавочки и от Лизки, и из парка и вообще из этого мира. — И это все, что ты хочешь мне сказать?
Лизка кивнула. Потом, помолчав, добавила:
— С тобой было интересно.
И вот тут Вовка нажал на педали и помчался прочь. Он не плакал — мужчины вообще никогда не плачут — но что-то горькое и неприятное подкатило к горлу, а в глазах щипало. Вовка колесил по станице, выбирая самые узкие, самые неровные улочки, въезжал на полной скорости в лужи и гонял ногами подвернувшихся случайно кур. Потом стало темнеть, но и в темноте Вовка не сбавлял скорости, надеялся, что влетит в какую-нибудь неприметную яму, сломает себе ногу или руку и уедет в больницу на все оставшееся до конца лета время. Очень уж не хотелось оставаться в станице, зная, что где-то рядом живет эта Лизка…
И уже поздно ночью он приехал домой, под охи и причитания испуганной бабушки, стащил с себя грязную одежду и зарылся лицом в подушку, желая остаться один на один с пасмурными, тяжелыми мыслями.
С тех пор оставшиеся дни стремительно убегающего лета Вовка обходил Лизку стороной. Игнорировал. Вот так проезжал мимо на велосипеде, или проходил с друзьями, или сталкивался в киоске, где покупал очередное мороженое (оно, как известно, летом в ходу) — и смотрел будто сквозь Лизку, молчал, делал вид, что нет никого рядом, как если бы Лизка была призраком, которого никто, кроме продавца мороженого, не видит. А в душе клокотало. В душе что-то рвалось наружу. Вовка торопился, ему казалось, что если Лизка заговорит с ним, попросит прощения или предложит снова дружить, то он, Вовка, не в силах будет отказать, и даже обрадуется. Впрочем, по Лизке было видно, что она не сильно переживает. Вернее, она оставалась такой же отстраненно равнодушной, как и раньше: гуляла по парку, читала книжки на лавочке и даже сама ходила купаться к озеру. Подружек Лизка себе и не завела. Вовка же очень надеялся, что на следующее лето ее уже не привезут.
За долгий период дождливой Мурманской осени, хмурой снежной зимы и редких оттепелей в апреле Вовка успел немного подзабыть Лизку. В школе появились новые девочки, с которыми внезапно нашелся общий язык. Одна, Катя, даже сидела с Вовкой за одной партой и на рисовании давала свои карандаши. Вовка пару раз копировал мелодии с Катиного телефона на свой, а это, поверьте, говорило о многом. Не то, чтобы Вовка внезапно начал дружить с девочками — в школе с друзьями вообще были проблемы — но о Лизке к нынешнему лету он успел порядком подзабыть.
— Откуда ты взялась только?!
На левой коленке у Вовки стремительно разбухал лиловый размазанный синяк. Хорошо, хоть крови нигде не было.
Велосипед валялся на боку, будто подбитый метким выстрелом зверь. Слабо крутилось погнутое переднее колесо. Поездки на сегодня отменяются… а ведь только вчера привел беднягу в порядок.
— Вовка! Вовка, ты в порядке?! — Лизка подскочила ближе. Глаза у нее были большие, испуганные.
Забытая книжка валялась в траве, а зонтик, погнутый и размякший — вот ведь несчастье — торчал прямо между спиц заднего колеса. Спицы топорщились в разные стороны.
— Ты как себя чувствуешь? Ты шевелиться можешь? Ты откуда вообще вылетел? Я тебя и не видела!
— Потому что по сторонам смотреть надо! — проворчал Вовка, поднимаясь. — Велосипед мне угробила, блин.
— Вовка! — Лизка внезапно всхлипнула. — Ты из-за меня сейчас чуть не разбился, да? Смотри, у тебя синячище на коленке! Это же надо!
Вовка, не обращая внимания на Лизкины всхлипы, деловито осмотрел велосипед. Боевой товарищ был если не мертв, то изрядно покалечен. Переднее колесо погнуто, в заднем — зонтик. Руль тоже покосился. Теперь придется тащить велосипед обратно домой, потом на своих двоих к Толику. И как потом в лес идти? У Артема на раме? По бездорожью…
А голова все еще кружилась. Вдобавок, стоило увидеть Лизку, чаще забилось сердце, в душе зашевелилось что-то прошлогоднее, не очень приятное.
— Вовка! Ну, прости меня, пожалуйста.
По Лизкиным щекам текли слезы, которые она торопливо размазывала ладонями. Стоило это увидеть, и Вовке стало совсем нехорошо. В том смысле, что он понял, что игнорировать Лизку не получится. Да и ворчать, наверное, тоже.
— Да ладно, не реви. — Вовка поднял жалобно поскрипывающий велосипед. — С кем не бывает. Ты не посмотрела, я не посмотрел, вот и влетели друг в друга. Сама-то как? Жива?