Здесь на Земле
Шрифт:
— Ага, вот и индейка, — говорит, войдя, Судья.
Его единственная задача в праздник: нарезать фаршированную птицу. Луиза вынимает из шкафчика нож и большую разделочную серебряную вилку, оставшуюся после матери.
На Судье, по обыкновению, костюм и галстук, и он кажется чересчур высоким в скромной по размеру кухне. Разделывая индейку, он поддразнивает женщин, снующих взад-вперед и уставляющих обеденный стол тарелками снеди. Он — вроде тот же человек; который каждый год на День благодарения стоит тут на кухне у Луизы и возится с набитой устрицами птицей. Но сегодня что-то не так, по-другому. Дрожат руки,
Покончив с индейкой, Судья идет к раковине. Рядом окно, откуда открывается вид на двор.
— А вот и гости поневоле, — замечает он через стекло идущих Гвен и Хэнка.
— Похоже, для подростков взрослые — не люди, — шутит Марч.
— Готов поспорить, сейчас я этих мустангов диких заарканю. Предложу поесть — они и попадутся.
Он выходит, и залп холодного воздуха проносится сквозь кухню. Рост у Билла Джастиса действительно немалый. Он пригибается на ходу под веткой персика, который Луиза посадила в первый год их брака. Тогда это был дом его родителей (потом те переехали во Флориду). Билл вырос здесь, и Луиза часто напоминала себе об этом, когда так и хотелось указать ему на дверь. Она просто не могла себе представить его живущим где-либо в другом месте. Так или иначе, сейчас слишком поздно думать о таких вещах. Что было, то было, сделанного не воротишь.
— У тебя точно все в порядке? — сомневается Сьюзи.
Луиза подносит руку к лицу, словно желая развеять туман воспоминаний. Марч и Сьюзи тревожно на нее смотрят. Должно быть, на секунду обнажилась ее боль, что-то невольно вырвалось наружу.
— Знобит немного, — отговаривается она. — Ничего страшного.
Все трое, стоя у задней двери, выглядывают наружу. Терьер, зарывшись в кучу листвы, теребит зубами ветку, Хэнк и Гвен о чем-то шепчутся.
— Все к столу, — приблизившись, зовет Судья.
Собака стремглав несется к нему, едва заслышав голос, и прыгает на руки, прежде чем он понимает, что толкнуло его в грудь.
— О, да Систер от вас просто без ума, — удивляется Хэнк. — Поглядите-ка, что вытворяет.
Терьер скулит, тявкает и лижет Билла Джастиса в лицо.
— Ну, ну, прекрати, Систер, хватит, — говорит Судья, но при этом, кажется, донельзя рад прижимать это создание к груди, несмотря на репейник в шкуре и грязь на лапах.
Луиза на глазах бледнеет. Ясно как день: это была их собака. Его и Джудит Дейл. Ощущение такое, словно вместо холодного вина Луиза хлебнула горькой печали. Сьюзи, когда была маленькой, постоянно просила собаку, но Судья всегда говорил «нет». Мол, всюду будут клоки шерсти, грязь, шум…
— Мам, — произносит Сьюзи мягко. «Неужели ей все известно о папе и Джудит Дейл?» — Может, лучше убрать отсюда собаку, — поворачивается она к Марч.
— Извини, — обменивается та со Сьюзи тревожным взглядом, — я как-то не подумала. Пойду запру ее в машине.
— Не надо, — говорит Луиза, — пусть резвится.
Они смотрят, как Судья присел на корточки и нежно чешет за ухом терьера. Луиза чувствует: Марч и Сьюзи ее жалеют. Но что им известно о любви? Ты словно заключаешь с собой сделку, хотя и представить раньше не могла, что на нее согласишься. И так всякий раз, снова и снова.
— Так, девушки, — словно очнувшись, говорит Луиза. — Берем ложки и приступаем к супу, пока он не заледенел.
Этим молодым все видится черно-белым: любовь или отказ, да или нет. Луиза смотрит, как возвращается в дом муж, и почти физически ощущает всю весомость пятидесяти лет, проведенных вместе. Он ей известен от и до… и абсолютно незнаком. Что ж, она сделала свой выбор. Как Марч. Как Сьюзи. Они по молодости думают, что сожаление — это нечто, чего вовек не испытаешь, всегда поступая в точности так, как душа желает. Но порой это лишь вопрос силы переживаний. Что, предпочла бы Луиза не видеть Билла Джастиса за своим столом? Растить дочурку одной? С другим мужчиной — бесконфликтным, превыше всею ценящим комфорт — смотреть по вечерам телевизор и быть на все сто уверенной в его привязанности к ней?
— Мы уже садимся за стол, — говорит она ступающему на порог мужу.
На его брюках там и сям красуются отпечатки грязных лап, костюм впору отдавать в химчистку.
— Ну и на кого, скажите на милость, я теперь похож? — Он смахивает щеткой сор с пиджака, руки отчего-то бьет мелкая дрожь.
— Все не так ужасно, — говорит Луиза, помогая ему чиститься, — ткань замечательная, пятна сойдут.
— Я всегда верил в твою способность творить чудеса, — улыбается Билл Джастис.
— Да неужто? — иронично хмыкает она.
В молодости он был неотразим, такой высокий, такой забавный, несмотря на всю серьезность его натуры. Она очень его любила. И любит до сих пор. Другая, может, и ушла бы. А она осталась с ним.
— Что это с дочерью Эда? — удивляется Судья. — Никогда еще не видел такого мрачного, сердитого ребенка.
Он словно отсутствовал в те времена, когда у Сьюзи был трудный период, точь-в-точь в таком же возрасте. Дочь ненавидела всех и каждого, включая и себя, но Билл Джастис был слишком занят, чтобы это заметить. Он работал и много времени проводил на Лисьем холме. Не чересчур ли торопливо Луиза все улаживала, всякий раз пытаясь успеть до того, как его машина подкатит к дому?
— Ужасная вещь — эти девичьи двенадцать лет. Линдси просто волнуется, не окажется ли Сьюзи злой мачехой, — поясняет она мужу. — А я уверена, все будет хорошо.
Входят Хэнк и Гвен, смущенные опозданием и в беспокойстве за Систер.
— Я оставила ее в прихожей. Можно?
— Разумеется. — Отвечая девушке, Луиза почему-то смотрит на Судью. — Все, что хочешь, лишь бы душа была довольна.
К тому времени как Марч, Гвен и Хэнк покидают наконец Джастисов, уже поздно и так холодно, что в воздухе отчетливо видны следы их дыхания. Все дико переели, даже Систер (ей тоже достался порядочный кусок индейки с начинкой в придачу). Темно, красивая ночь: призрачно-дремотная, вся в силуэтах оголенных деревьев.
— Спасибо, что взяли меня, — благодарит Хэнк, когда они подъезжают к ферме. — Блюда были просто объедение.
Псы на подъездной аллее, встав на лапы, провожают «тойоту» взглядом. Хэнк привез им огромный кулек мясных объедков, которые, выйдя из машины, аккуратно раскладывает по обочинам.
— Теперь я вижу, почему он тебе нравится, — говорит Марч дочери.
Гвен берет Систер на руки. Один лишь вечер, проведенный с нормальными людьми, — и становится как божий день ясно, насколько же тошно ей здесь жить. Она смотрит, как Хэнк гладит этих ужасных псов, которых Белинда некогда из жалости приютила.