Здесь слишком жарко (сборник)
Шрифт:
Его сына боялись не меньше. Скорый на расправу, он организовал свою полицию из бывших членов местной сионистской организации. Головорезов Мордехая жители гетто боялись больше, чем эсесовцев.
Ближе к концу войны, немцы решили уничтожить гетто, а оставшихся евреев депортировать. По дороге в лагерь смерти поезд неожиданно был остановлен, и из него высадили человек 500, в основном молодых людей, хотя было и несколько пожилых. В числе пожилых был и реб Ашер, а среди молодых – его сын Мордехай со своими бывшими подчиненными из юденратовской полиции, всего человек тридцать.
Всех
Но в 1946 году Ашер со своими сыновьями вдруг обнаружился на святой земле. После образования государства Израиль старший стал советником при канцелярии премьер министра, средний стал крупным функционером в Сохнуте, где он заведовал отделом еще в свою бытность в Германии. Там он прожил вплоть до второй мировой войны… Младший – Мордехай – получил должность в местном профсоюзе. Здесь он и проработал до выхода на пенсию.
Но, оставив работу, Мордехай не угомонился и по-прежнему активно участвовал в политике. Из уважения перед его заслугами мэр этого тихого городка в самом центре страны пожаловал ему синекуру в виде ответственного за абсорбцию новых иммигрантов. И подобно тому, как его отец был богом и царем для евреев местечка, так Мордехай стал главной персоной для прибывавших в начале 90-х тысячами новых иммигрантов.
К нему шли старики, не знавшие языка, и люди помоложе, просившие его помочь с работой. Все эти инженеры, учителя, ученые несли к нему свои дипломы и справки, подтверждавшие их трудовой стаж, но Мордехаю, как, впрочем, и чиновникам в любом другом ведомстве, все эти бумаги были не нужны. Ему нужны были дворники, грузчики, рабочие на стройку. И этих дворников и грузчиков с высшим образованием было хоть отбавляй.
Если бы еще хотя бы год назад кто-нибудь сказал Якову о том, что он когда-нибудь оставит свою Родину и переселится в Израиль, он назвал бы этого человека сумасшедшим или провокатором. Но вдруг все, во что он верил и ради чего жил, было в одночасье поругано и растоптано. Бывшие спекулянты и фарцовщики стали вдруг уважаемыми людьми, диктовавшими всем как жить в новой жизни. Партийные бонзы всех уровней были с ними в доле. Молодые и энергичные мальчики и девочки из элитных московских семей утверждали с экранов телевизоров, что все, чему служил и ради чего жил Яков было плохо, и что вовсе не он и его однополчане победили в той войне и не за ними была правда, а за теми, от кого они защищали свою страну. И что все, что он строил, оказывается, лишь укрепляло преступный режим, который выучил этих вещателей.
Яков давно уже был на пенсии, когда однажды все вдруг резко изменилось. Жизнь сконцентрировалась вокруг телевизора, который обещал изобилие, процветание и счастливую жизнь. Он смотрел на холенные физиономии архитекторов и идеологов перестройки, и внутри у него все кипело.
В телевизоре все было красиво, в действительности же продукты первой необходимости приходилось покупать по талонам. А тем временем из магазинов исчезло все, даже самое необходимое, стало небезопасно выходить на улицу…
И однажды дети объявили родителям о том, что уезжают. Он уже давно ждал этого известия, поэтому слова дочери мало его удивили. Выбора у стариков не было.
Начались хлопоты со сбором документов, справками, сдачей квартиры. Яков упаковал альбомы со старыми фотографиями, свои боевые награды, кучу грамот и дипломов, а дети, тем временем, бегали с какими-то справками по комиссионным магазинам, продавая книги и вещи, покупке которых так радовались когда-то.
И в начале 1991 они взошли на трап самолета с сотнями других без 4,5 часов олим.
И вот наконец Израиль, съемная квартира, поиски работы, покупка всего необходимого, споры о семейном бюджете, который, как ни урезай, а все равно не хватит. Виктор пошел работать на завод, Ирина – кассиром в супер. Внук стал учиться в школе.
Спустя год дети взяли ссуды и купили квартиру, хоть и не новую, но зато в престижном районе, в самом центре страны. Виктор давно уже похоронил мечты о том, чтобы когда-нибудь вновь работать инженером. Но он решил жить ради сына, тяжело работал в две смены, и их с женой зарплат вполне хватало чтобы выплачивать ссуды, оплачивать счета, покупать все необходимое для сына, а по выходным, если были силы, ездить на собственной машине любоваться местными красотами, которых было и есть в избытке.
Но тут Виктор получил травму на работе. Травма была серьезной. Физическую работу он более выполнять не мог. Но все его попытки найти работу если не инженера, то хотя бы более квалифицированнее, чем та, которую он выполнял на заводе, ни к чему не привели.
Пока шли одна за другой медицинские комиссии, приходилось жить на зарплату Ирины и помощь родителей, поскольку зарплаты, которую платили кассиршам, для жизни в центре страны явно не хватало.
В этой суете посреди непривычной и чужой жизни Яков чувствовал себя совершенно беспомощным из-за невозможности помочь детям.
По старой советской привычке он искал того или тех, кто отвечает или заведует, в данном случае – за их адаптацию, то, что здесь называлось «абсорбцией».
И такой человек здесь был. В муниципалитете города, в котором он поселился со своей семьей, ответственным за абсорбцию был некий Мордехай – старик с крючковатым носом и белесыми глазами. Узнав фамилию Мордехая, Яков направился к нему и сказал, что у его отца была когда-то точно такая же фамилия.
Старик внимательно посмотрел на Якова. «А откуда родом был ваш отец?» недоверчиво покосившись, спросил Мордехай.
Мало-помалу, выяснилось, что они хоть и не родные, но братья друг другу. Но узнав о своем родстве, Яков не почувствовал тепла во взгляде Мордехая и сам не испытал родственных чувств по отношению к внезапно объявившемуся брату.
В самом главном Яков не решался признаться даже самому себе. Это было глубокое презрение к таким, как Мордехай – малограмотным, амбициозным выскочкам из черты оседлости.
Яков давно уже чувствовал почти неприкрытую ненависть по отношению к себе и таким, как он со стороны Мордехая и ему подобных. Тогда, он мог лишь догадываться о причинах этой ненависти.